В ночь на 18 апреля императрицу просто схватили гвардейцы, грубо и бесцеремонно, прямо в ее покоях, и обвинили в попытке отравить императора. Не то что она ну никак в принципе не могла нечто подобное замутить – византийский вельможа, не умеющий скормить конкуренту что-нибудь навечно успокоительное, явно профнепригоден. Тем паче химик Зоя всегда была большой, содержала в своих палатах целую лабораторию, десятилетиями в ней экспериментировала и явно не была дилетантом. Правда, документально известно, что главные ее исследования касались такой приятной для женщин части химии, как косметика. Она сама изобретала и изготавливала помады, кремы, духи и прочее дамское счастье, причем явно не без успеха – в византийских трактатах по медицине даже приводятся рецепты «мази Зои-царицы». Если бы она вздумала их продавать, бешеный коммерческий успех был бы ей обеспечен, потому что ее собственное лицо служило бы ее косметике лучшей рекламой. Практически всю жизнь она могла бы, совершенно не погрешив против истины, повторить слова француженки Жанны Кальмон, дожившей до 122 лет: «У меня всего одна морщина, и я на ней сижу». Правда, в последние годы жизни руки у нее уже начали дрожать, а спина сутулиться, но во время описываемых событий этого еще не замечали, вот каким замечательным химиком она была! Да и попытка отравить только что разжалованного Иоанна Орфанотрофа много лет назад была вовремя пресечена и не осталась тайной. Но травить всевластного императора было рискованно, бессмысленно, и трудно было ожидать этого именно от Зои, дух которой был сломлен. Похоже, что Зоя была виновата уж тем, что хотелось императору кушать. Ее заключили в монастырь на острове близ Константинополя, обрезали при пострижении ее длинные волосы и доставили их Михаилу, чтоб тот успокоился и поверил, что еще одной угрозой его царствованию меньше.

О том, что произошло дальше, можно думать по-разному. Популярная версия, состоящая в том, что народ Константинополя очень уж любил привычную им уже 200 лет Македонскую династию, кажется мне очень уж придворной – всякого пришлось и при этой династии нахлебаться. Думаю, что и сам Михаил V немало виновен в том, что уже успел вызвать у большинства своих подданных стойкое желание метаться и трястись самым диковинным образом, чтоб сбросить его с загривка. А скорее всего, что удивительно, дело в тихой, совершенно неагрессивной и далекой от жажды власти сестре Зои, императрице Феодоре, формально – ее соправительнице с момента воцарения Романа III, фактически – обычной госпожой Никто по имени Никак. Она не была так нелюдима, как их некрасивая старшая сестричка, но к придворной Большой Игре как минимум не питала склонности. Жила тихо, как мышка, в монастыре, куда ее заточила та же сестричка Зоя по ложному обвинению, так, на всякий случай. Но похоже, что Михаил Калафат и ее достал так, что жить на одной планете с ним ей показалось омерзительным. У нее оставались влиятельные знакомые, и она могла сделать то, чего от нее никто уже не ждал, – вступить в политическую борьбу. Впрочем, мало кто из обычного константинопольского люда ждал, что народ способен собираться в толпы, вопя: «Хотим законную наследницу, мать нашу Зою! Не хотим подчиняться Конопатчику!» – однако именно это и произошло. Многие властители не понимают, что не только в полиции дело – если уровень тошноты у народа выше определенного, государству все равно трындец, хоть всех перебей. Сам будешь работать.

Толпы вынесло на улицы, люди вооружались чем попало, как всегда, под шумок начались грабежи, тюрьмы брали штурмом. Михаил Калафат был так перепуган, что приказал немедленно вернуть Зою. Перепуганная и ничего не понимающая, она согласилась выйти с ним к бунтующему народу на императорскую трибуну константинопольского Ипподрома, который был для византийцев тем, чем был Майдан для украинцев и Первый канал – для россиян. Он говорил примирительные слова, а народ приходил в еще большее бешенство – идиоты, они вытащили Зою на всеобщее обозрение не в императорских ризах, а в скромном монашеском наряде, даже переодеть не успели! В императора полетели камни и все прочие тяжелые вещи, попадающиеся под руку. Он еле спасся бегством и собирался уже бежать из страны, но его дядюшка, новоиспеченный новилиссимус, уговорил его сопротивляться – лучше бы он этого не делал! Царица Феодора оставалась на свободе, ее приближенные дельно руководили бунтом, около императорского дворца завязалось настоящее сражение, но исход его был предрешен. Император и новилиссимус успели уплыть в один из монастырей на ближнем к столице острове, но что толку-то? Феодора проявила никем не ожидаемую решимость. Когда Зоя, в общем-то склонная в этой ситуации к милосердию и миру, спросила с дворцового балкона толпу: «Как поступить с предыдущим императором?» – в ответ раздались вопли: «Отрубить ему голову!», «Повесить!», «На кол его!» и даже более ужасные предложения, возможные только в стране, палачами которой в соседних государствах пугали детей. Вы только не считайте Феодору жестокой – это по нашим понятиям так, а ее приказание передать пойманных беглецов в руки префекта города, чтоб он их всего лишь ослепил, для тех времен есть акт абстрактного гуманизма и недопустимая для государя мягкость. А Михаилу Калафату все равно конец – долго он после зверского ослепления, разумеется, не прожил, да и какой смысл?

Ситуация в Византии стала уникальной – у власти оказались две старые женщины, которые править страной не любят, не умеют и не хотят. Правда, первые их шаги были достаточно разумны: бунт они прекратили, порядок в городе и стране восстановили. Но дальше-то что? Феодора, удивив окружающих единственной за жизнь вспышкой активности, хочет только покоя и стабильности, Зоя – тоже. Но Феодора и думать не желает о замужестве в свои-то годы, а Зоя, что удивительно, совсем не прочь, мало ей было, наверное… Так что они быстро пришли к единому мнению относительно того, как устроить судьбу государства. Зоя должна в третий раз выйти замуж и вручить своему счастливому избраннику в качестве приданого империю, одна штука, малость поношенную, но вполне годную к употреблению. Может быть, это ей предстояло сделать не в третий, а в четвертый раз – считать ли Михаила Калафата, который получил от нее империю не в качестве приданого, а через усыновление, причем не только от нее, но и от ее второго мужа, я пока не решаюсь, не уверен. Бог троицу любит, третий раз за все платит, может, сейчас Зое с выбором больше повезет? Вроде и первых два брака ей не навязывали насильно, второй уж точно, скорее наоборот, да и против первого она не возражала…

В качестве третьего, почти наверняка последнего шанса она выбрала свойственника своего первого мужа Константина, человека милого и обходительного.

Он ей нравился всегда, причем это было настолько хорошо заметно, что Михаил IV Пафлагон его на всякий случай даже сослал. Он был так красив, что казался изнеженным, но, несмотря на это, был очень силен, хорошим образованием не блистал, но природный ум имел немалый. Ему Зоя и вручила себя и царство в третий (если только царство – в четвертый) раз. Он не отказался от брака с 63-летней невестой, во-первых, остатки былой красы она сохраняла до смерти, в чем ей немало помогало ее собственное искусство химика и косметолога, во-вторых, потому что приданое больно уж хорошее, и в-третьих, потому что отказавший императрице теоретически мог, конечно, остаться в живых, но кому охота это проверять? У каждого из брачующихся это был уже третий брак, церковь смотрела на такое крайне неодобрительно, но при чем вообще вера к админстративным вопросам? Только угодишь в еретики, как кур в ощип, «мама» сказать не успеешь. Так что нарушать церковные законы патриарх не стал, другому поручил, но супругов после брака лично обнял – мол, я на самом деле не против, это все правила такие противные… В общем, все уладилось, и Зоя начала жизнь в своем третьем браке.