Йова подозвал Нуру одним взглядом, и она пошла, не чуя ног. Кочевник присел, осмотрел её платье, ощупал.

— Разве подшито? — спросил он. — Из меня лепят дурня, а этого я не люблю. Объясняйте, или весь ваш дом сгорит, и все люди в нём!

— Как? Должно быть подшито! — вскричала Медок, падая на колени, и дёрнула платье к себе. — Я сама видела!

Нуру едва устояла. Её подол тянули, щупали, смотрели в тусклом свете алых ламп.

— Ну, хватит! — воскликнула Имара и оттянула Медка, схватив за волосы. — Вы грызлись с первого дня, но я и не думала, что дойдёт до такого. Я вижу, ты отняла у неё бусы, но тебе мало — хотела отнять и жизнь? Ты бросила тень на мой дом, опозорила меня, обидела гостя, горе мне! Ты что ж, не подумала — за этот поклёп ответим мы все, а не только она?

— Подол был подшит! — закричала Медок, цепляясь за хозяйку и заглядывая в лица вокруг. — Она что-то сделала, спросите её, спросите!

— Иди наверх, безумная! — велела Имара, отталкивая её. — Иди к себе, и знай, ты будешь наказана. Ты пожалеешь об этой выходке! А ты, Йова, её не слушай. Голова, что бусина: пустая, так громче гремит. С этого дня приходи когда хочешь. Еда, питьё, женщины — для тебя всё даром.

— Для меня и так всё даром, — усмехнулся кочевник, но спорить не стал, отошёл.

Медок ушла нехотя, бросая злые взгляды. Пришли раскрашенные женщины, за стеной заиграла вайата. Понемногу возвращалось веселье, и зал прибрали. Новые гости входили, смеялись, просили вина. Нуру ходила меж столов, улыбалась, дышала, и вино лилось точно в чаши, и уши не пропускали зова, но тело жило само, а она сжалась внутри, боясь шевельнуться. Чёрный зверь ходил следом, глядел сквозь дым. Он мог броситься в каждый миг — сейчас?.. или теперь?.. когда сомкнутся на горле его клыки?..

— Хозяйка, — окликнули хрипло.

Гости из новых, взяли по чаше, сели не за лучший стол. Вайаты почти не слышно, и не видно за чужими спинами, как пляшут танцовщицы, разгоняя дым. Имара к ним не спешила: видно было, эти много не заплатят, так пусть ждут и цедят своё вино, растягивают одну чашу на весь вечер.

— Эй, хозяйка! — позвал человек повторно. — А ну, подойди!

Имара подплыла, скрестив руки на груди, посмотрела надменно.

— Сядь, кричать не буду, — велел человек.

Она, помедлив, опустилась на подушки.

— Мы ищем мужчину, — понизив голос, сказал ей гость. — Он родом из других земель. На щеках полосы…

И указал на себе. Второй дёрнул его руки вниз.

Нуру улыбнулась тому, чью чашу наполнила, поднялась с коленей, расправила платье и пошла вокруг стола не спеша. Ей было слышно, как Имара сказала:

— Ну, у нас таких гостей нет!

И охнула. Кинув быстрый взгляд, Нуру увидела, что хозяйка хотела встать, но её удержали.

— Подумай ещё, — сказал человек. — У него белые волосы и синие пятна вот тут…

— Да не видела я его! — вскричала Имара. — А ну, пусти, или я…

— А что ж ты пугаешь хозяйку, Канга? — вкрадчиво сказал второй. — Не бойся, почтенная, да обратит на тебя Великий Гончар свой ласковый взгляд! Мы ищем убийцу, злодея, и щедро заплатим, если ты на него укажешь. След вёл в Таону.

— Щедро — это сколько?

— Скажем, десять.

— Нет, я его не видела, — повторила Имара с досадой.

Нуру присела, чтобы поправить сандалию, затянуть шнурок потуже.

— А твой музыкант?..

— Не похож. У него чёрные волосы. Что, ты сказал, натворил тот злодей?

— Хотел силой взять чужую женщину, а когда не вышло, пытался её убить и оболгать. Он мог выдать себя за музыканта.

— Женщину, силой? — воскликнула Имара со смехом. — Ну, это точно не наш Мараму!

— И всё же дай нам на него взглянуть.

— Эй, вина! — окликнул храмовник, и Нуру поднялась и пошла к нему. Что сказала хозяйка, она не узнала, но слышала, как хлопнула по столу ладонь и зазвенел о дерево металл.

Наполнив чашу, Нуру отошла туда, где слышен был голос сада, шёпот листьев и стрекот жуков-келеле. Так Мараму убийца и лжец, она не ошиблась? Десять золотых пальцев дают за него. Лжецы и убийцы стоят больше, чем честные девушки.

— Сестрёнка! — раздался голос. — Да слышишь ты?

То подошла Шелковинка, тронула за плечо.

— Не бойся, — сказала она. — Медок будет наказана, больше тебя не тронет. Но как ты догадалась взглянуть на подол?

Нуру промолчала, непонимающе хмуря брови, и Шелковинка пояснила:

— Она подменила платье. Мы поняли лишь теперь, всё думали, чего же она ждала, ведь ты весь день просидела в комнате. Медок не успела бы подшить край, и всё же она верила, что он подшит. Видишь, платье тебе тесно: жмёт в бёдрах, сдавливает грудь. Таких было два, одно у Тростинки, и день назад его взяли стирать…

Из сада послышался пьяный голос. Кто-то ругал хозяйку, и язык его заплетался.

— Вы двое заглянули друг к другу сегодня, — печально сказала Шелковинка. — Ты ведь не хотела винить её в краже? Нет, не говори, я знаю и так.

— Эй, слышишь, Имара? — раздалось отчётливее. Городской глава, шатаясь, показался на дорожке — нагой, каким его слепил Великий Гончар. — А ну, иди сюда, и я тебя отдеру, как последнюю девку — ты ж была девкой, а, прежде чем открыла свой дом? Я напомню тебе, как обращаться с гостями!

— А, Панеки исполняет танец вина, — пробормотала Шелковинка. — Надо его увести. Не пускай его в зал, а я поищу, где он обронил одежду.

Она торопливо ушла. Нуру заступила путь, но Панеки её толкнул.

— Имара! — прорычал он, мутным взглядом окидывая зал. — Я закрою твой дом, если не сделаешь, как я велю!

— А может, пойдёшь со мной? — негромко донеслось от лестницы.

Там, в сумраке, опершись на косяк рукой и прикрыв лицо платком, стояла Медок. Свет далёких алых ламп едва освещал её, лишь золотые глаза, казалось, горели собственным огнём.

— Я увидела тебя из окна и так распалилась, что не могу больше ждать. Зачем тебе Имара? Пойдём со мной! — сказала она низким голосом и протянула руку, маня. — В этом зале я вижу лишь тебя, ты так нужен мне, что это причиняет боль. Я молю, я жажду — идём!

И она, сделав шаг вперёд, повела плечами.

Медок плясала хорошо, но так, как сегодня — никогда. То была пляска страсти. Её гибкое тело будто удерживали мужские руки, и она замирала, изогнувшись, не сводя с Панеки золотого взгляда