У Жаклин были воспаленные глаза и тяжелое дыхание. Ее тело покрывал горячий пот, а изо рта вырывался кашель. Она склоняла голову то к правому, то к левому плечу, и ее лицо искажало страдание.

— Наверное, не стоит оставлять ее здесь? — спросил майор, обращаясь только к сестре Доротее.

— Смотря с какой целью вы хотите ее забрать.

— Я бы нашел лучших врачей в городе, нанял бы сиделку, если б сумел отыскать ее среди белых.

— Я могу прислать одну из наших сестер, — сказала руководительница пансиона.

— Очень хорошо.

Жаклин закутали в одеяло. Осторожно приподняв ее и бережно прижимая к себе, майор быстро вышел на улицу и сел в коляску. Франсуаза спешила за ним. По дороге она пыталась заговорить с мужем, но Фернан молчал.

Если этот ребенок, это бедное невинное создание умрет, его гибель будет на его совести, этот груз станет давить ему на сердце, как могильная плита. А Франсуаза… Франсуаза утешится чем-то другим.

Удостоверившись, что жена уложила Жаклин в постель и тепло укрыла, Фернан бросился за врачом. К несчастью, здесь не было доктора Жувене, годного на все случаи жизни. Майор Рандель мог обратиться разве что к полковому врачу. Тот посоветовал доктора Монтлена, часто навещавшего офицерские семьи.

Им оказался человек средних лет с редкими волосами, колючими и холодными глазами, но вроде бы знающий толк в своем деле.

— Кто-то уже осматривал девочку?

— Да, врач в пансионе, где она воспитывается.

— И что он сказал?

— Насколько мы знаем, ничего определенного. Только что это какая-то легочная инфекция.

Склонившись над Жаклин, доктор Монтлен выслушал ее и, выпрямившись, уточнил:

— Это ваша дочь?

— Конечно! — воскликнула Франсуаза и так сильно тряхнула головой, что закачались, затанцевали филигранные сережки.

Врач сделал странную паузу, а потом произнес:

— Я оставлю лекарства. Надо чтобы с ребенком все время кто-то был и следил за его состоянием. Завтра я приду снова.

Лекарства не помогли. Остаток дня Жаклин металась в жару. Исправно сидевшая возле ее постели Франсуаза то и дело меняла мокрую тряпку на лбу девочки и поминутно брала ее за руку.

Прошло несколько суток. Хотя врач приходил каждый день, осматривал Жаклин и приносил все новые лекарства, ей не становилось лучше. Продолжался и дождь: небо словно прорвало.

Фернан мало дежурил возле девочки, потому что при всем желании не мог оставить службу и жертвовать коротким отдыхом, потому за Жаклин следили Франсуаза и монахиня, которую прислала сестра Доротея. Сестра приходила утром и уходила вечером, и все ночные часы выпадали на долю Франсуазы.

Однажды утром Фернан вошел в комнату и, увидев ее, исхудавшую и измученную, тихо спросил:

— Я могу чем-то помочь?

Франсуаза резко повернула к нему искаженное злобой лицо. То была не страдающая мать, а раненая тигрица.

— Нет! Не можешь! Убирайся отсюда! — закричала она, и майор подумал, что сейчас жена чем-то в него запустит, что случалось уже не раз.

Перед ним вновь предстала Франсуаза, не понимавшая, что она делает, не сознававшая, куда ее несет, способная потерять малейшее представление о действительности, всякую власть над собой.

Фернан вышел, сказав себе «с меня хватит». Он решил: если только Жаклин не выживет, немедленно подать на развод.

Он уехал на службу, тогда как девочка хрипела и кашляла, прерывисто и судорожно дышала. Монахиня почему-то не пришла, и Франсуаза не могла даже прилечь и немного вздремнуть.

Она уже не сидела возле кровати Жаклин, а ходила из угла в угол. Она вышагивала стремительно и бездумно, словно зверь в клетке. Потом вдруг остановилась, замерла, словно присушиваясь к чему-то, а после сорвалась с места и решительно направилась в кухню.

Там молча копошились те самые арабки, коих она раньше старалась не замечать и которым ни за что не желала показывать Жаклин. На смеси жестов и нескольких арабских слов женщина объяснила служанкам, чего от них хочет.

Одна за другой эти женщины с огрубевшей от солнца и пыли кожей и мрачными глазами робко вошли в комнату девочки.

Посмотрев на Жаклин, они переглянулись, а потом, подбадриваемые Франсуазой, склонились над ребенком.

Женщина внимательно следила за их лицами, но по ним ничего нельзя было прочитать. Старшая арабка что-то сказала младшей, и та кивнула.

Что они подумали в тот миг и о чем говорили, навсегда осталось тайной. Однако спустя час одна принесла какие-то травы, а другая — горячую смесь воды с золой.

Они занялись Жаклин, и Франсуаза им не мешала. Заставив девочку выпить травяную настойку и обмазав ей грудь горячей золой, они приступили к другому делу. Младшая арабка окурила помещение каким-то едким дымом, а старшая тем временем читала молитву. Потом она сделала странный жест, словно отворяла в груди девочки дверцу и выпускала что-то на свободу.

Когда женщины ушли, Франсуаза вновь села у постели ребенка. Ей показалось, что Жаклин стала дышать ровнее. Когда появился врач, мадам Рандель ничего не сказала ему об арабках; впрочем, доктор Монтлен не нашел в состоянии девочки никаких изменений.

Спустя несколько часов вернулся Фернан. Вечер прошел уныло. Франсуаза едва ковыряла вилкой в еде и вяло отвечала на вопросы.

— Ты не спала, — сказал майор, — давай этой ночью я подежурю возле Жаклин.

— Нет, — в глазах Франсуазы появилось почти безумное упрямство, — я ее мать и намерена нести свой крест до конца!

— Ты сможешь сказать, что ты ее мать, когда этот ребенок признает тебя своей матерью! — резко произнес Фернан. — Боюсь, этого никогда не случится!

— Почему?!

— Потому что невозможно быть матерью, не будучи ею.

Когда, швырнув тарелки на пол и произнеся несколько грязных ругательств, Франсуаза убежала с террасы, майор смотрел на осколки посуды, как на осколки своей жизни. Это возмездие, ибо Бог не прощает ни обмана, ни фальши, говорил он себе.

Женщина сидела возле постели девочки, как вдруг Жаклин открыла глаза и тихо спросила:

— А дождя больше нет?

Франсуаза встрепенулась.

— Он закончился.

— И никогда не начнется? — в голосе девочки звучало беспокойство.

— Он пойдет тогда, когда это будет нужно. Чтобы все вокруг ожило и рассвело.

Жаклин обвела глазами комнату.

— А где моя мама?

— Я здесь, — робко и нерешительно промолвила Франсуаза, а затем продолжила с неожиданным жаром: — Это я, я твоя мама! Я всегда буду с тобой, и ты тоже меня не покинешь! Я люблю тебя, моя дорогая девочка, и никому тебя не отдам!

Только Богу ведомо, откуда налетают внезапные душевные бури, почему даже наглухо закрытые человеческие сердце вдруг отворяется настежь.

Подняв девочку на руки, хотя она была достаточно тяжелой, Франсуаза прижала ее к