что надо делать несколько дублей, чтобы шло на пластинку. Догоняю его и спрашиваю: «Можно еще один дубль?» Он удивился: «Что, плохо было, что ли?» Я смутилась и начала неловко оправдываться: «Нет, все было прекрасно! Просто, чтобы у меня хотя бы из двух дублей был выбор… Мало ли слово какое-то где-то пропало…» В общем, настолько человек профессиональный, что одного дубля достаточно. Мы же, современные артисты, привыкли делать и по десять дублей, и даже иногда больше. Но, если честно, в случае с Кобзоном одного дубля хватило бы вполне. Потому что он все сделал идеально.

Надежда Бабкина

певица, народная артистка РФ, руководитель вокального ансамбля «Русская песня»

Когда узнала, что не стало Иосифа Кобзона, долго не могла с этим смириться. Комок подкатывает к горлу до сих пор, когда вижу у себя подаренные им книги, пластинки с его автографами, совместные фотографии. Для меня он — как близкий родственник. Как брат.

Человек-скала, он сражался за жизнь до последних секунд. Он был настолько крепким, мощным — казалось, и на этот раз обязательно выкарабкается. Отдохнет в больнице, врачи подштопают — и снова на сцену. Так было всегда. Мы и мысли такой не допускали, что он должен уйти.

Он обладал потрясающим юмором. Потрясающим! Любил, чтобы вокруг него кипела жизнь, чтобы никто не грустил и не скучал. Рядом с ним было комфортно, легко. Казалось бы, с виду такой серьезный, солидный, суховатый человек. А на самом деле — тонкий, чуткий, отзывчивый, душевный.

Я знаю Иосифа с 1974 года. Славное было время! Мы молодые, задорные… Ценности в жизни у нас были другие. И атмосфера другая — более человечная… Мы все состояли в одной концертной организации и очень дружили. Огромная семья, многожанровая: певцы, музыканты-оркестранты, юмористы, чтецы, эксцентрики — кого там только не было. И никакого разделения «по кастам», «по звездности». Все вместе ездили на фестивали, в гастрольные туры. Давали по пять-шесть концертов в день. А вечером, когда еле живые возвращались в гостиницу, каждый раз собирались в чьем-то огромном номере. И неважно, Иося там жил в роскошных апартаментах или кто-то другой, из Большого театра. До утра мы не могли наговориться. Это была роскошь общения!

Большие туры, долгие переезды из города в город… Иосиф ездил вместе со всей гастрольной группой в автобусе. А ведь мог пользоваться персональной машиной! Но ему хотелось быть с нами, в гуще событий. Он дышал временем, нашими чаяниями, заботами. Никого не оставлял без внимания — особенно тех, кто обращался к нему с какой-то просьбой. Ни разу не замечала за ним проявлений «звездной болезни».

Кобзон был человеком-флагманом. Такое ощущение, что он мог разрешить любую проблему. Что он всемогущий. К нему мог обратиться каждый, и он всегда готов был помочь.

Я тогда жила в хрущевке на первом этаже и очень любила принимать у себя гостей. А гости по большей части иностранные: представители комсомольских организаций социалистических стран. Мы все тогда были комсомольцами… Иосиф как-то приехал ко мне и говорит: «Надо бы тебе квартиру посолиднее — неприлично принимать высоких гостей в хрущевке. Попробуем организовать тебе достойное жилье». Казалось бы, какое ему дело до моих жилищных условий? У меня в голове не укладывалось, что в этом заложены какие-то серьезные правила: статусность, имидж страны. Представьте: подъезжают солидные машины, оттуда выходят иностранные гости — и идут в хрущевку, на первый этаж. А я смеялась: сверху не капает, есть что поесть, гармошка с собой — чего еще надо? Нам было весело, мы могли петь и были счастливы. Соседи аплодировали — а куда им деваться: слышимость уникальная со всех сторон. Иосиф для всех нас был большим авторитетом, потому что даже такие «мелочи» замечал. И ведь добился, чтобы мне выделили презентабельную квартиру!

Я его уважаю и ценю, потому что это человек бескорыстный. Рядом с ним были разные люди: и те, кто его боготворил, и те, кто просто пользовался его авторитетом, его славой. Но он очень лояльно и демократично относился ко всем. Хотя, знаю, были такие личности, с которыми он не хотел бы общаться.

Иосиф мог отстоять любого, остро чувствовал несправедливость. Как сейчас помню свое шоковое состояние, когда меня не приняли в партию. Ведь выучила наизусть партийный устав — на комиссии так рассказала, как песню спела. На все вопросы ответила. А меня выставили за дверь. Сказали: ты нам не подходишь. Почему не подхожу? Что я не так сделала? Оказывается, правила другие: надо быть скромнее. Слишком активная. А я-то думала, что пример надо подавать именно своей активностью… Чудовищная какая-то несправедливость. А Иосиф был тогда в комиссии по приему в партию. Говорит мне: «Не переживай, пойдем с тобой повторно. Ты только помалкивай и на меня смотри. Я кивну — и ты молча кивай. Тебе вопрос зададут — я отвечу, а ты только знай головой мотай в нужную сторону». Захожу — все те же люди в комиссии. Иося мне на губы показывает: молчи. Мне задают какие-то вопросы… Оказывается, открывать рот и правда было необязательно, достаточно всего лишь кивнуть. Иосиф обращается к членам комиссии: «Девушка-то ведь хорошая — все осознала, подготовилась…» И что такое особенное я осознала? К чему подготовилась? Кивать, как китайский болванчик? Для меня это была наука. Школа взаимодействия с бюрократической машиной…

Мышление у него — государственное

На сцене Кобзон был божеством, что и говорить! Никому и в голову не приходило вмешиваться в его выступления, ломать его сдержанную манеру исполнения. Он даже никогда не пританцовывал. А мне так хотелось устроить какую-то импровизацию! Я предложила организаторам одного из концертов: давайте Кобзон споет пару песен, потом выскочим мы и пойдем вокруг него хороводом. Шали раскинем, такую красоту наведем… Дело было в московском концертном зале «Россия». Мне возражают: «Ты в своем уме? Да