Беньямина. Остолбенев, он смотрел на парней, окруживших Матэ. Проворно выскочив в коридор, Беньямин выключил рубильник освещения: в корчме стало темно. Послышалась отборная ругань.

— Пошли, пока нас здесь не поколотили, — бросил Беньямин и потащил Матэ за собой.

Пробежав через коридор, они вышли в небольшой дворик, посреди которого рос огромный орех.

— Здесь нам ни минуты оставаться нельзя, — сказал Беньямин.

Они перебежали через двор, заваленный рассохшимися бочками, забрались на большую кучу каменного угля, сваленную в углу двора, с нее перепрыгнули через забор в кривую улочку, поднимавшуюся в гору, по обе стороны которой стояли старые одноэтажные домики.

Когда они перелезли через забор, в корчме и во дворе загорелся свет. Несколько парней выскочили во двор. Их громкая ругань разнеслась далеко вокруг. Но догнать убегающих они не смогли.

— Здесь и передохнуть можно, — тяжело дыша, произнес Беньямин, остановившись перед большими воротами из кованого железа. Одну руку он прижал к сердцу.

— Здесь безопасно? — спросил его Матэ.

— Абсолютно. Этим типам и в голову не придет искать нас здесь. К слову, я живу тут, вон в том доме, — Беньямин рукой показал на кованые ворота. — Тебе я не советую больше появляться в «Золотом петушке». Будь уверен, там тебя надолго запомнили.

— Я в этих местах и не бываю вовсе. Сегодня попал сюда совершенно случайно.

Беньямин начал искать в кармане ключи.

— Жаль часовщика, он остался там, — с сожалением сказал Матэ.

— Никакой он не часовщик вовсе, только так представляется, — махнул Беньямин. Одышка у него уже прошла, да и сердце перестало покалывать.

— Старик, наверно, немного тронулся? — поинтересовался Матэ.

— В войну его контузило во время бомбардировки. Несчастный был сборщиком налогов. Английские самолеты, чтобы бомбить Будапешт, всегда пролетали над этими местами. Однажды с одним истребителем что-то случилось и он отстал от своих. Старик как раз объезжал верхом на лошади хутора, собирая налоги. Истребитель летел на малой высоте. Лошадь, на которой ехал старик, обезумела от страха и сбросила его на землю. Истребитель развернулся и стал преследовать старика. Трижды обстрелял его, но не попал. Старика подобрали косари. Говорят, целый месяц врачи лечили его, но так ничего и не могли сделать.

— Бедняга. — Матэ помрачнел. — Но что с его сыном? Почему он отпускает старика одного, не следит за ним?

— У него и жены-то никогда не было, не то что сына. Никого у него нет, вот он и околачивается среди нас. Можно сказать, прибился к нам. Когда старик напьется, его даже не нужно провожать, сам благополучно добирается до дома. Это нас всех особенно устраивает.

Створка железных ворот со скрипом отворилась. Дворик был запущенный, в лужах блестела вода. Матэ заметил, что выложенная кирпичом дорожка, ведущая через сад, во многих местах имеет выбоины, заполненные грязью. Некоторые окна, выходившие на улицу, заклеены пожелтевшими газетами.

— Зайди на минутку, — предложил Беньямин.

— Да вроде незачем.

Беньямин улыбнулся:

— У меня и девушки есть.

— У тебя?

— О нет, не мои они, — рассмеялся Беньямин. — Просто две квартирантки.

«Мне только этого сейчас не хватает», — подумал Матэ, а вслух спросил:

— Кто они такие?

— Работают сестрами в больнице. Одна, правда, носит очки, но похожа на киноактрису. Настоящая кинозвезда. А какие красивые у нее волосы, так и блестят при свете, словно по ним ток бежит. Если бы ты ее видел...

— А что говорит по этому поводу твоя жена?

— Жены у меня нет. Умерла в войну, туберкулезом она болела... — объяснил Беньямин. При этих словах, как показалось Матэ, лицо его стало серьезным и строгим.

— Спасибо, что помог мне, — Матэ протянул руку.

— Так и не зайдешь?

Матэ покачал головой.

— Как-нибудь в другой раз увижу твою киноактрису.

Напротив, через улицу, в гору круто поднималась длинная лестница, зажатая с двух сторон каменными стенами дворов. Дойдя до лестницы, Матэ остановился, ухватившись руками за деревянные перила.

«Хорошо бы я выглядел, если бы не этот шофер, — подумал он с благодарностью о Беньямине, оглядываясь на массивные железные ворота. — Встреча эта была чистой случайностью».

За фарфоровым заводом, где от шоссе, ведущего к Будапешту, отходит узкая, обсаженная кустарником дорога, по которой можно попасть в поселок шахтеров, выстроились ряды старых деревянных домиков. До войны в них жили рабочие фарфорового завода. Позади домиков ярко светились окна корчмы «Медвежий танец».

Матэ остановился, прислонившись к невысокому столбику, стянутому обручем, к которому в былые времена хозяин, если у него было хорошее настроение, привязывал своего медведя, пока в самой корчме освобождали место для танцев. Медведь сидел на цепи и спокойно лизал свои лапы, окруженный плотным кольцом любопытных ребятишек. Рассказывали, что раньше медведя приводил вожак цыган из табора, который одним ударом топора мог свалить самого крупного зверя. После войны цыган появлялся в корчме всего несколько раз, а потом совсем пропал.

Матэ так расчувствовался, словно этот столбик напомнил ему о детстве, о том времени, когда его манили дальние пути-дороги. Он провел по столбику рукой и подумал: «А ведь я знал, что сотруднику райкома не cледует бывать в корчмах с сомнительной репутацией. Партийному работнику нельзя общаться с различным сбродом. Ничего не поделаешь, придется признать свою ошибку. Нужно будет утром пойти и откровенно сказать: «Товарищ Тако, я глупо вел себя вчера. Когда человек начинает чувствовать свою значимость, он, случается, иногда иначе смотрит на вещи. Такое произошло и со мной, но больше этого не повторится. В свое оправдание могу сказать, что я ждал этого дня, чтобы сказать вам об этом». Если я так и скажу ему, он наверняка изменится в лице и ответит мне: «Запомните раз и навсегда, что человек не должен рассчитывать на какой-то один-единственный день. Дней в году много, и все они очень важны. И ни один из них не бывает лишним».

Матэ вздохнул и подумал, что этим, быть может, и закончится разговор с Тако. Несколько минут он еще постоял, облокотившись на столбик, потом вынул из кармана письмо Флоры, со злостью разорвал его и выбросил, словно этот клочок бумаги был причиной всех его бед.

Когда Матэ бывал с Магдой, его всегда охватывало чувство внутренней беспомощности, для преодоления которой ему нужна была чья-то поддержка. В ней он стал особенно нуждаться с тех пор, как Крюгер почти насильно затащил его к отцу Магды, сказав, что тот