День был жаркий. Крюгер шагал бодро, размахивая рукой перед лицом, чтобы было не так жарко. Матэ почему-то хотелось повернуть обратно.

— Старик печет такие хлебы, что от одного запаха с ума сойти можно, — с воодушевлением проговорил голодный Крюгер. Справедливости ради следует сказать, что хлебы старик действительно пек великолепные.

Когда они подошли к воротам дома, Крюгер предупредил Матэ:

— Веди себя как следует. Это вполне порядочная семья.

Пекарь оказался седовласым мужчиной небольшого роста. Когда Крюгер и Матэ вошли в комнату, он, поджав под себя ноги, сидел в кресле-качалке. За спиной пекаря на белой подставке для цветов стоял старенький «телефункен», из которого доносилась музыка. Вид у старика был самый что ни на есть домашний.

Из разговора с пекарем стало ясно, что, кроме муки и печей, в которых выпекают хлеб, его ничто на свете больше не интересует, именно поэтому разговор большей частью шел о еде. Матэ с удивлением заметил, что Крюгер весь как-то переменился: с лица его исчезло выражение напряженности, он непринужденно говорил обо всем, и еще до обеда Матэ случайно перехватил взгляд друга, брошенный им на Магду, и понял, что Крюгер влюблен в девушку.

Это открытие омрачило настроение Матэ, но он ничего не мог сделать: говорил очень мало, чувствовал себя стесненно, а когда его о чем-нибудь спрашивали, давал примитивные, ничего не значащие ответы. Крюгер, напротив, чувствовал себя как рыба в воде, и в комнате часто раздавался его громкий хохот.

На первое подали суп, на второе — жареных голубей. Магда в тот день была особенно хороша, гораздо лучше, чем на стадионе. Когда к ней обращались с каким-нибудь вопросом, она отвечала скромно и серьезно. Улыбалась мало и казалась скорее озабоченной, чем веселой.

Когда Магда собрала со стола тарелки и вышла в кухню, отец, глядя ей вслед, безо всякого перехода, словно давая совет, сказал, обращаясь к Матэ:

— Хочет серьезно заняться бегом. Нужно будет отучить ее от этого дела.

А спустя месяц Матэ заночевал у пекаря в доме. В тот вечер Крюгер уезжал поездом в Будапешт. Матэ проводил его на станцию. До прихода поезда оставалось еще много времени, и друзья зашли в вокзальный ресторан. Разговорились, и Матэ опоздал на последний автобус, которым можно было доехать до шахты.

Вышли на перрон. Когда свисток проводника возвестил об отправлении поезда, Крюгер вдруг хлопнул себя по лбу:

— Иди-ка ты к Магде! У пекаря и переночуешь, не выгонят же тебя на ночь глядя! Постучишь во второе окошко от угла: один длинный и три коротких стука. Наверняка пустят переночевать.

Матэ посмотрел на блестящее после выпитого пива лицо Крюгера и подумал, что ни к какому пекарю ночевать не пойдет, но, когда поезд ушел, Матэ поступил именно так, как советовал ему Крюгер.

Часы уже показывали начало двенадцатого ночи. В глаза ударил яркий свет с веранды, Матэ зажмурился. Краснея от стыда, сказал:

— Я к вам не с пустыми руками пришел. — И неуклюже разжал ладонь. На ней лежал маленький сухой колобок, захваченный им из ресторана, чтобы съесть по дороге... В тот день пекарь хлебов не пек, и Матэ постелили прямо в пекарне, на печке.

— В квартире у нас тесновато, так что уж не обессудьте, — извинялся старик.

Магда помогла Матэ раздеться, причем делала это так, словно он был ее сыном. Потом ушла к себе.

Следующая их встреча состоялась только летом. У Матэ было какое-то дело на острове, и он после обеда спустился к реке. На самом берегу, на мокром песке, сидела Магда, вытянув длинные загорелые ноги. Она грызла яблоко, следя глазами за плавно текущей водой.

Матэ подошел к девушке и остановился, почувствовав дрожь во всем теле.

— Ты здесь одна? — спросил он.

Пробираясь через густой ивняк, они вышли к небольшому заливчику, окруженному зарослями кустарника. Разыскали рыбацкую лодку, полюбовались игрой подлещиков, юрко сновавших в воде вокруг лодки.

Потом Матэ, не говоря ни слова, начал целовать Магду...

Когда они шли обратно через заросли ивняка, девушка сказала:

— Это тебя ни к чему не обязывает, Матэ. Если хочешь, можешь уйти...

Дойдя до стоявшего у дороги каменного изваяния Христа, Матэ присел на тумбу.

«Как жаль, что мой велосипед стоит не у торговца апельсинами, — подумал он. — Пошел бы сейчас прямо к нему, добро причина есть. Вошел в прихожую, зажег свет и, прежде чем лечь спать, как следует натянул велосипедную цепь, потому что с такой слабой цепью завтра утром пятнадцать километров вряд ли проедешь. Старый торговец выглянул бы из комнаты посмотреть, что я делаю, а Магда, дождавшись, пока старик уляжется, вошла ко мне и присела возле меня на корточки. Я починил бы велосипед, повесил в прихожей свою одежду на веревку, а затем пошел бы к Магде в комнатку».

Ему вдруг показалось, что за кюветом, между домами, стоит Флора в черном платье. Его бросило в жар от одной только мысли о Флоре.

— Это у меня в глазах рябит, и только, — громко произнес он.

Через несколько минут он оказался у белого дома торговца апельсинами. Постоял в тени у ворот, потом, набравшись храбрости, постучал в Магдино окошко.

Набросив на плечи пальто, Магда открыла дверь и застыла у стены, протирая заспанные глаза.

— Я женюсь на тебе, — тихо сказал ей Матэ.

Осень

Дул сильный ветер. Осень в тот год выдалась сухая и долгая, с пурпурными закатами и холодными северными ветрами.

Матэ, подняв воротник пальто, медленно шел по ухабистой дороге, ведущей от крепости к центральной площади провинциального городка. Собственно говоря, это была даже не площадь, а всего лишь островок с несколькими платанами, заросший травой. Отсюда шоссе поворачивает на Н. Но в масштабе городка это была центральная площадь, так как именно на ней друг возле друга располагались здание районного комитета партии, филиал районного государственного банка, городская гимназия и ресторан с претенциозной вывеской «Центральный».

Шел десятый час вечера. Каждый день, когда Матэ не уезжал на старенькой райкомовской «шкоде» куда-нибудь в район или отвечал отказом начальнику местной полиции, приглашавшему его после работы поехать на служебном «джипе», который слыл самым надежным транспортным средством на весь район, на реку, он отправлялся наверх, к крепости. У крепостной стены он садился на камни и смотрел вниз или на огромную ржавую створку крепостных ворот, украшенную кованой из железа львиной головой с раскрытой пастью. Вторую створку крепостных ворот сбили во время