мировой буржуазии, первым ворвался в расположение вражеских войск, стремительным налетом сокрушил и рассеял противника, чем обеспечил полную победу над презренными пособниками Антанты. Мною лично захвачен пулемет «максим» и пулеметчик — изменник рабочего класса и Советской власти бывший красноармеец Недоля и с ним две тысячи патронов. Мною также найдены на убитом полковнике князе Горицком, который был руководителем этого восстания, важные документы. Поэтому прошу наградить меня орденом Красного Знамени, а остальных отважных красных конников благодарностями и другими ценными подарками».

И подписался: «Адъютант отдельного батальона пограничной охраны, командир отряда отважных красных конников П. Клиндаухов».

— Да еще, сволота, улыбался, когда я к нему подскочил. Здравствуйте, говорит, товарищ адъютант, — сказал Павел Парамонович, подавая докладную командиру батальона. — Его бы, — и Клиндаухов махнул ручкой с воображаемой шашкой, — да товарищ особист сказал, что не надо трогать…

— Что, что сказал Неуспокоев?

— Не трогай, говорит, его, это… А что это — не успел договорить, сразила вражеская пуля.

— Значит, не трогай его?

— Да, не трогай…

— А он стоял и улыбался?

— Скалил зубы, гаденыш!

— И сказал, здравствуйте, товарищ адъютант?

— Точно!.. Товарищ, оказывается, я ему, предателю и изменнику…

— Да-а… Знаешь что, Павел Парамонович, я эту докладную оставлю пока у себя. Ну, во-первых, неудобно самому для себя орден просить — мы тебя представим. Но только… Пусть трибунал с Недолей разберется.

Что мог ответить Клиндаухов?

— Хорошо, пусть разберется.

Глава XX

ТРИБУНАЛ

Революционный трибунал заседал с утра. Перед ним проходили заговорщики и спекулянты, предатели и расхитители общественного достояния республики, паникеры и дезертиры — все, кто мешал трудовому народу приступить к строительству социализма.

Тимофей Недоля сидел в коридоре, рядом с ним — молчаливый красноармеец с винтовкой. Тимофей ждал своей очереди и боялся. Не смерти, нет, а того, что не успел он сделать всего, что мог бы для победы мировой революции и социализма.

Социализм Недоля представлял себе туманно. Для него это было какое-то солнечное царство вечной весны, свободы, равенства, братства и всеобщего счастья, что-то вроде жюльверновского Франсевилля из прочитанного в детстве романа «Пятьсот миллионов бегумы». Но это не мешало ему свято верить в справедливость борьбы со всеми угнетателями, и этой борьбе он отдавал всего себя. В детстве он разносил листовки, стоял на страже, когда проходили собрания. После революции вступил в Коммунистический союз молодежи, а когда потребовалось — взялся за оружие. И уже подумывал о том, чтобы стать коммунистом-большевиком.

Понимал — путь к социализму длинен и труден. Все разорено, разворочено, выжжено. Разобьют этих врагов, появятся другие. И явные и тайные. Сколько еще прольется крови и слез! И он не страшился всего этого, готов перенести еще больше, чем перенес, но только чтобы всем вместе, равными и свободными, рука об руку, работать и голодать, страдать и строить будущее.

Он понимал, многим предстоит погибнут. Может, и он не дойдет до конца, но не так же вот должен умереть — от своей пули, оставив о себе память как об изменнике.

Скрипнула, чуть приоткрывшись, дверь — от сквозняка или просто так. Из зала донесся глухой хрипловатый, словно простуженный голос:

«…Филипп Семенович Косой, известный также как Филька Руль, совершил злейшее преступление перед революцией, — говорил или читал голос — отсюда не было видно. — Революция освободила его из царской тюрьмы, дала возможность стать равноправным и полезным членом общества, но гражданин Косой пошел на поводу контрреволюционеров и был неоднократно уличаем в грабежах и насилиях. Революция простила ему и это, учтя, что он изъявил желание пойти сражаться с наемниками капитала. Однако и на этот раз Косой не оправдал доверия и позорно бежал с фронта. Учитывая его политическую несознательность, его простили еще раз, и он снова нарушил свой долг, стал на путь расхищения народного достояния и спекуляции оным, а потом и вообще скатился в болото контрреволюции, стал шпионом, предателем и изменником. Следствием установлено…»

Тимофей задумался о своем и услышал только слово «…расстрелять» и сразу же истошный крик:

— Спасите! Пощадите!..

Через несколько минут конвойные выволокли обмякшего, потерявшего человеческий облик осужденного. Мельком взглянув, Недоля узнал в нем того моряка, которого распекал Неуспокоев за спекуляцию солью.

«Докатился…» — подумалось невольно.

Тимофей Недоля! — раздалось из-за двери.

Конвойный ввел его в большой зал. Вечерние тени уже заполнили углы, и на фоне темной, закопченной стены жесткими силуэтами выделялись члены трибунала. А верхние стекла высоких окон были еще розовыми от лучей заходящего солнца.

«Может, последний раз такое вижу», — мелькнула мысль.

Окна быстро тускнели, становилось сумрачно. Щелкнул выключатель, но света не было. Кто-то принес свечу, воткнул в горлышко бутылки.

Тимофей огляделся. За длинным столом — тройка, трибунал. Сбоку от них — секретарь, а рядом с Тимофеем — конвойный. Вот и все.

Председатель — невысокий, худощавый, весь в хрустящей коже, в желтых гетрах и ботинках на толстой подошве. Лицо темное и непроницаемое. Огромная шапка вьющихся волос, прикрытая, несмотря на жару, кожаной фуражкой. Рядом с ним — женщина в наглухо застегнутом черном платье. Она непрерывно курит. Только закончила одну цигарку, как тут же свернула другую, зажгла от окурка, и поплыл синеватый дым к потолку. По правую руку от председателя — пожилой человек, похожий на Обычного рабочего. Темные длинные волосы прострочены нитями седины, очки в железной оправе, вислые усы, обыкновенный, видавший вид пиджачок. Да ведь это… Это же Иван Павлович Перепелица, николаевец. С отцом в одном цехе работал, да и жил на той же, на Колодезной улице.

Вот где встретились… Так тошно стало Тимофею — готов сквозь землю провалиться.

Председатель ревтрибунала поднялся, блики света запрыгали на его лице, то выделяя, то скрывая в тени жесткие усики, большой крючковатый нос, густые брови. А глаза все время оставались в темных впадинах, лишь иногда там вспыхивали огоньки, похожие на крохотные свечи. На Недолю он не взглянул — для него не было человека, а только его вина, заключенная в тощую папку из серого рыхлого картона. И он призван, чтобы эту вину уничтожить.

И зычным голосом, слегка картавя, он начал читать:

— Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики революционный трибунал морских сил Западного района Черного моря… Следствием и обнаруженными у руководителей восстания документами установлено…

Штабс-капитан Булдыга-Борщевский хотя и не доверял Тимофею, но представил князю Горицкому письменный проект организации пулеметной группы и командиром ее предлагал назначить Недолю. Полковник, не читая — не до того было, — сунул бумагу в карман френча. Так она попала в руки Клиндаухова, от него — в