Веймарн вызвал Лоссиевского и устроил ему жуткую выволочку – в присутствии президента академии Шлегеля. Лоссиевский со слезами на глазах просил у Пирогова прощения (бес попутал, Николай Иванович!) и несколько месяцев был тише воды ниже травы. Потом его… нет, не наказали. А, как частенько случается во все времена с подобными субъектами, перевели в Варшаву на гораздо более лучшее место…

Там он и погорел. И в Варшаве занимался тем же самым. И, приехав как-то в варшавский госпиталь, император Николай лично провел ревизию, по итогам которой велел отдать ворюгу под суд. За решетку Лоссиевский не попал, но был лишен чина статского советника (штатский генерал), разжалован из главных докторов в ординаторы – то есть стал рядовым врачом. Люто запил, отчего и умер…

В Крыму Пирогов столкнулся с еще большим разгулом коррупции. Интенданты и казначейские чиновники воровали люто во все времена. Еще Суворов говаривал, что любого интенданта, прослужившего несколько лет, можно вешать без суда и следствия, и он будет знать за что (исключения, взять того же отца Пирогова, встречались, но исключительно редко).

Откаты – отнюдь не изобретение нашего времени. Офицерам, приехавшим за деньгами для своего полка, приходилось отстегивать от трех до восьми процентов – в противном случае оказывалось, что денег в казне нет и неизвестно, когда будут. В известном романе С. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда» великолепно описана сцена, когда приехавшего за полковыми деньгами офицера чиновник спрашивает, даже не понижая голоса (а чего стесняться? кругом все свои):

– А какой вы мне дадите процент?

Истины ради нужно уточнить, что и у полковых командиров рыльце было в пушку: они чуть ли не поголовно запускали руку в полковую казну…

В конце концов дошло до того, что в обществе черный воротник интендантского мундира открыто именовали «воровским воротником». Когда при очередном введении военной формы нового образца для саперного мундира запланировали черный воротник, узнав об этом, саперные офицеры подняли форменный бунт, обращаясь с открытым протестом к вышестоящему начальству. Аргумент был один-единственный: «Нас ведь теперь издали с интендантами спутать могут!» Аргумент показался начальству достаточно убедительным, и черный воротник был на эскизах перечеркнут…

Вообще коррупция на Черноморском флоте имела старые традиции. Еще со времен Александра I в «распиле» казенных средств участвовали и высокопоставленные строевые офицеры, вплоть до главнокомандующего Черноморским флотом и портами, военного губернатора Севастополя и Николаева вице-адмирала Грейга. Приехавшего в качестве личного ревизора императора капитана Казарского (прославившегося тем, что в 1829 году, будучи командиром 20-пушечного брига «Меркурий», успешно дрался с двумя турецкими фрегатами, у которых в общей сложности было 184 орудия, и сумел увести корабль, оторвавшись от противника) попросту отравили в 1833 году. И даже всесильный вроде бы начальник Третьего отделения и шеф жандармов Бенкендорф, расследовавший это убийство по личному приказу разъяренного императора, не смог найти концов и виновных.

Столкнувшись с диким воровством, Пирогов вовсе не предстал этаким пылким правдоискателем, картинно рвущим на груди тельняшку. Действовал холодно и методично. Сначала с чисто научным подходом изучил сложившуюся систему, с которой уже встречался в случае с Лоссиевским. Главарю крымской «госпитальной мафии» была необходима целая сеть сообщников-подчиненных, тех, что заведовали складами белья и перевязочных материалов, аптекой, транспортом, канцелярией, кухней, санитарами в палатах, а также принимали пожертвования на госпиталь.

Уяснив для себя механизм, Пирогов поступил довольно просто, но эффективно: на все, выражаясь современным языком, материально ответственные должности он расставил сестер милосердия Крестовоздвиженской общины, не подчинявшейся местному военному начальству.

Украсть хоть что-либо стало решительно невозможно. Ну как можно было подкатить с предложением о какой-нибудь грязной сделке к заведовавшей теперь транспортом старшей сестре, княгине Екатерине Бакуниной? Которая говорила открыто: «Я должна была сопротивляться всеми средствами и всем своим умением злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться, и сопротивляться этому я считала и считаю своим священным долгом».

Бакунины, между прочим, происходят по прямой линии от Рюриковичей, которые старше Романовых. Но дело даже не в этом: воры и казнокрады не могли «наехать» даже на сестру милосердия, простую крестьянку (а их в общине, помимо дворянок, было немало). Потому что Крестовоздвиженской общиной руководили двое: Пирогов и великая княгиня Елена Павловна, родная сестра императора. Попробуй тут «наехать»… Зато сестры милосердия привлекли в Херсоне к суду аптекаря, и тот, не дожидаясь оценки своих «заслуг» по достоинству, предпочел застрелиться.

Увы, Пирогов, наведя порядок в госпиталях, не мог ничего поделать с интендантами, казначейскими любителями откатов и нечистыми на руку командирами полков – они-то ему не подчинялись…

После Крымской войны Пирогов, к сожалению, совершил крупную ошибку – пожалуй, единственную в своей жизни. Оказавшись на приеме у нового императора Александра II, он резко раскритиковал «бездарные», по его мнению, действия главнокомандующего крымскими сухопутными силами и флотом князя Меншикова. С его стороны это, скажем прямо, был не самый умный поступок, Пирогов был великим врачом, но о военном деле имел самое приблизительное представление – безусловно, не настолько, чтобы квалифицированно судить о способностях генерала с внушающим уважение послужным списком. «Проблема Меншикова», кстати, не разрешена до сих пор. Сразу после Крымской войны многие видные генералы, люди с большим военным опытом, разбившись на два лагеря, самым яростным образом спорили: в самом ли деле Меншиков был бездарен, или он просто-напросто сделал все, что мог, располагая тем, чем располагал, – учитывая отставание русской армии в оружии и военной технике. Что прикажете делать самому талантливому командующему, если противник с безопасного для себя расстояния, как на полигоне, расстреливает целые шеренги его солдат из нарезных винтовок, а пули русских гладкоствольных ружей до врага попросту не долетают? Что делать, если с той же безопасной дистанции враг выбивает до последнего человека артиллерийские расчеты? Что делать, если парусные русские боевые корабли не способны драться на равных с пароходами противника, и остается лишь затопить гордые парусники, чтобы преградить кораблям неприятеля вход в Севастопольскую бухту?

Спор этот так и закончился безрезультатно – стороны не пришли к единому мнению – и перешел по наследству к военным историкам, которые опять-таки до сего дня не пришли к однозначному выводу. Одно известно точно: Меншиков никогда не совершал идиотских поступков вроде того, который совершил командующий английскими войсками лорд Раглан, – я имею в виду печально знаменитую историю с «атакой легкой бригады». Он послал бригаду легкой кавалерии (600 сабель, офицеры – сплошь представители самых знатных британских фамилий, элитная воинская часть) в конную атаку на хорошо укрепленные, имевшие и артиллерию русские позиции. Потери в бригаде были огромными, ее расстреляли, как мишени в тире. Лев Толстой, участник этого «боя», вспоминал потом: «Наши солдаты плакали, стреляя в эту кавалерию». Охотно верится. Русские солдаты тоже были не сентиментальны, но они прекрасно понимали, что это не бой, а бойня, где они выступают не солдатами, а мясниками…