Поэтому неудивительно, что большую часть грузов из Дубая в Индию составляют макулатура и металлолом. В зависимости от времени года стоимость обратной перевозки может быть всего $200, а время доставки – всего три дня. Напротив, обратная транспортировка из США в Индию может стоить в семь раз дороже, а переход через Тихий и Индийский океаны занимает шесть недель. Другие страны Ближнего Востока (особенно Саудовская Аравия) производят еще больше отходов, и в совокупности вторсырья с лихвой хватает на обеспечение достаточно умеренных (по сравнению с Китаем), хотя и растущих потребностей Индии в сырье.

Я описал не полную картину судьбы вторсырья, поскольку реальность более сложна: появился поистине всемирный рынок старых товаров. Африка экспортирует большое количество отходов в Китай; Китай экспортирует отработавшие телевизоры в Южную Америку; Южная Америка направляет лом проводов в Китай. И все это мировое вторсырье до последнего куска двигается в соответствии с тем, кому всего нужнее и кто перевозит всего дешевле. Доказательства моей теории можно найти повсюду, но наиболее ясно они открылись мне в Латунном городе.

* * *

Август 2010 года. Вечер. Над индийским городом Джамнагар сгустились грозовые тучи. Я сижу в джипе последней модели, которым управляет Сунил Панчматийя – некогда местная звезда крикета, превратившийся в успешного импортера латунного лома. Он объезжает грязные выбоины и бредущий скот, отчего джип раскачивается, подобно судну. «В Джамнагаре 14 фабрик делают ниппели для камер, – кричит он сквозь шум. – Больше всех в мире!»

Я держусь за ручку двери и киваю. За три дня пребывания в этом городе на северо-западе Индии с населением 800 тыс. человек меня неоднократно впечатляло то, что Джамнагар скрепляет мир. Латунные пряжки для ремней, латунные зажимы для ручек, латунные наконечники для шнурков – все производится в Джамнагаре и в бо́льших количествах, чем в любом другом месте на планете, причем – самое главное! – производится из металлолома. Вот почему я здесь: много лет мне рассказывали об этом загадочном месте, где от 3 до 4 тыс. (в зависимости от рассказчика количество менялось) мелких мастерских трудятся над изготовлением разных повседневных вещиц из импортируемого латунного лома.

Добро пожаловать в Латунный город.

Сунил поворачивает направо, и мы останавливаемся в узком дворе, окруженном одноэтажными бетонными зданиями со следами дождей и сажи на фасадах. Лысеющий и слегка грузный мужчина, приближающийся к среднему возрасту, выбегает из одной двери, мчится через двор к другой и жестом приглашает нас присоединяться. Мы вылетаем из машины под дождь, и, пока добегаем до двери, я успеваю заметить латунный лом в углу двора: краны, подсвечники, вазы – примерно то же, что обычно покупал мой отец в Миннеаполисе. Из всех кодовых обозначений ISRI наиболее подходящим мне кажется слово, выбранное для этого материала: Мед. Когда вы смотрите на теплую латунь под дождем, она напоминает грязное золото.

Я оказываюсь в бетонном помещении со слабым зеленоватым светом. Пять худощавых гибких мужчин окидывают меня взглядами со своих рабочих мест за устройствами размером со швейную машинку – щелк-щелк-щелк – расположенными по периметру комнаты. Затем они возвращаются к работе. На полу я вижу кучи кусочков свежеобработанной латуни размером с патрон. «За год они делают два миллиона ниппелей», – сообщает мне Сунил.

Пузатый тип средних лет закуривает сигарету и протягивает мне свою визитку, однако просит не называть его имя. Впрочем, название компании можно: Jayesh Impex Pvt Ltd.

– Мы уже закончили дневную плавку лома, – говорит он, – так что вы можете посмотреть только на производственную часть.

– Сколько лома вы используете? – интересуюсь я.

– Каждый месяц – минимум пятнадцать тонн Меда.

– Откуда берете?

– Иногда от Сунила, иногда от кого-то еще.

Я поворачиваюсь к Сунилу: по моим сведениям, он получает металлолом в основном с Ближнего Востока.

В зависимости от состояния местной экономики и общего состояния мировой экономики импортеры латуни в Джамнагаре доставляют ежемесячно от 300 до 400 контейнеров Меда, большая часть которого прибывает с Ближнего Востока и из Европы. По грубым прикидкам, это 5–7 млн килограммов кранов, кувшинов для омовения, производственных отходов и любых иных предметов из желтой латуни, оказавшихся на свалках, а затем отправленных сюда, в этот город неподалеку от границы с Пакистаном.

Объем импорта латуни у Сунила – умеренный, в месяц он привозит меньше 25 контейнеров, в основном из Дубая. Напротив, крупнейший импортер Латунного города обеспечивает примерно 30 % вторсырья, идущего в Джамнагар, а его источники обнаруживаются на Ближнем Востоке, в Европе, а время от времени даже в Соединенных Штатах. В любом случае и Сунил, и тот парень делают одно: перепродают какие-то доли содержимого контейнеров мелким фирмам вроде Jayesh Impex, у которых не хватает денег самим купить целый контейнер. То же самое делал Джо Чэнь в Гуандуне в конце 1980-х и в начале 1990-х – вот только торговля латунью в Джамнагаре тянется как минимум с начала 1960-х. Однако в Индии, похоже, дела идут немного медленнее. Тем не менее Сунил заверяет меня, что Джамнагар меняется.

Я разглядываю, как работают станки, превращающие маленькие полые трубки в ниппели, которые будут проданы азиатским (главным образом китайским) производителям камер для велосипедов. Дальше камеры будут продаваться в веломагазинах по всему миру.

«Каждый клапан проверяется на качество вручную», – объясняет лысеющий менеджер, провожая меня в соседнюю комнату, где два человека целыми днями берут ниппели за кончик и опускают их в воду. Если появляются пузырьки, ниппель дефектен и отправляется на переплавку. Если пузырьков нет, ниппель можно экспортировать.

Сунил говорит, что рабочим платят от $60 до $80 в месяц – такой цены в Китае не видели уже десять лет, и если не случится полной экономической катастрофы, то и не увидят.

«Бизнес “зеленый” на сто процентов, – объясняет менеджер, говоря о ниппелях из металлолома, переплавленного в угольной печи без фильтров. – И он развивается. В городе есть 15–17 таких производителей ниппелей, как мы».

Утром Сунил везет меня по многолюдным, извилистым, до невозможности запутанным улочкам центра Джамнагара. Я не так долго в Индии, и, по моим ощущениям, нас как будто несет поток цветных сари и тюрбанов, а вокруг дикая смесь колониальной архитектуры, храмов, бетонных зданий 1970-х годов и мотоциклов. Затем мы внезапно оказываемся на прямых грязных проулках построенного в 1960-е годы промышленного парка GIDC (Gujarat Industrial Development Corporation). Мотоциклы, скутеры и редкие велосипеды стоят в ряды вдоль дороги и перед мощными бетонными зданиями полувековой давности. Когда Сунил паркуется у фабричной стены, я вижу негустой, но заметный дым, висящий над районом.

«Я начинал здесь», – говорит Сунил, когда мы выходим из машины. Но поскольку он – бывшая звезда, то добавляет: «После крикета». Ему около 45, в джинсах и шелковой рубашке он выглядит киноактером. Насколько я могу судить, у него нет природной склонности к такому бизнесу, но его семья торгует латунью, так что в итоге к этому пришел и Сунил.