Я собираю остатки мужества и иду расследовать это дело, однако вся разумная жизнь в саду вымерла, только слышно, как кто-то тихонько насвистывает «На Старом Курилке»,[46]да и свист вскоре затухает. Наверное, мистера Риса пожрали гигантские борщевики.

Где-то на Сикоморной тихонько ухает сова, и призрачное хухухуууу перышком плывет в безмолвии, однако мистер Рис исчез.

Мистер Рис медленно просыпается после беспокойного сна, в котором он закрыл глаза и обнял барменшу Ширли, а потом открыл и увидел, что прижимает к себе тело истлевающей Винни, — у нее выпали глаза, а плоть как болотная жижа. Знатно его надули.

Тем не менее про себя он усмехается — ах, хитрец, чемоданы с образцами и саквояж парадной одежды оставил в камере хранения на Глиблендском вокзале, сразу после завтрака отбудет из «Ардена», как будто на работу, и больше не вернется! Он задолжал ренту за три месяца и не собирается платить. Какое счастье — сбежать из этой помойки; если, конечно, удастся проснуться.

Он опасливо открывает глаза — в глазах двоится. Голова чугунная, — несомненно, результат вчерашнего переизбытка бренди с «Бейбишамом» в «Бочке и затычке». Он снова открывает глаза. Теперь не двоится — зрение раскрошилось на сотню фасеточных картинок. Мистер Рис шевелит ногой и видит что-то худое, черное и волосатое — оно ему машет. У него, конечно, ноги отнюдь не Аполлона, но не настолько же все плохо? Он пробует другую ногу — то же самое. Потом остальные четыре ноги.

Мистер Рис кричит, но крик его бесшумен — в голове только громозвучное жужжание. В зеркале мелькает сотня мистеров Рисов — нет, ой нет… быть не может… это опять кошмар, мистер Рис вот-вот проснется. Проснется ведь?

Он пытается шевельнуться. Центр тяжести не на месте. Невозможно согласовать столько рук и ног, или, может, это просто… ноги. Попробуем прыгнуть с постели. Он сосредоточивается на всех своих ногах, раз-два-три — прыг! — и уже на подоконнике. Окно открыто, — пожалуй, думает мистер Рис, как раз пролезу. Запахи кипящего яблочного соуса миссис Бакстер и горки собачьих какашек в саду призывают его песнью сирены, и мистер Рис жужжж-жужжжж-жужжжжжжжжжжжа протискивает крупное тело в щель и расправляет радужные крылышки…

Наутро встаю с постели и раздвигаю занавески, вполне ожидая увидеть, как мистер Рис при свете дня продолжает свое представление. Но мистера Риса нет, зато в утренней дымке миссис Бакстер с корзиной собирает в поле trompettes de la mort.[47]Закуталась в кучу кардиганов, на голове старая шерстяная шапка, точно чайная баба; миссис Бакстер на вид древняя, старая квочка, что собирает травы для снадобий. Наверное, пожарит грибы на завтрак. Вот бы они и в самом деле возвестили смерть мистера Бакстера. Миссис Бакстер и Одри без него было бы гораздо лучше. Может, Одри тогда развеселилась бы и стала сама своя. Кто бы это ни был.

Неясно, что сказать мистеру Рису за утренним беконом, впрочем я спасена от этикетных ухищрений, поскольку он не появляется за столом и вообще больше не появляется.

— Сделал ноги, — заключает Винни, обследовав мусор у него в комнате. Отмахивается от трупной мухи. — Эта ерунда размножается, — говорит она, кипу за кипой выуживая из-под кровати журналы.

Библиотеку мистера Риса она сжигает на костре, хватая журналы щипцами, которыми Вдова вытаскивала белье из котла. Однако с грязным бельем подобного толка ни Винни, ни Дебби еще не сталкивались. Литературные вкусы мистера Риса ставят нас в тупик.

— Зачем разглядывать портреты людей в макинтошах и противогазах? — спрашивает Дебби; я понятия не имею. — Бедная тетенька Ви, — без особого сочувствия смеется она.

— Исчез? — делает стойку Чарльз, но Гордон уверяет, что мистер Рис не ушел по простывшему следу, ему хватило предусмотрительности забрать с собой костюм и чемоданы образцов; наверное, вчера вечером я наблюдала некий прощальный салют.

— Дурное дрянцо, дьявол его дери, — говорит Винни, бросая в костер его одежду.

— Насекомая тварь, — резюмирует Дебби.

Над соседской изгородью тоже завивается султан дыма — по поручению миссис Бакстер Одри жжет листву. Волосы у нее распущены, то и дело взметаются на ветру, и червонно-золотые пряди вуалью занавешивают лицо.

— Ничегошеньки мы не знаем, — таинственно сообщает Одри, заметив меня. Не исключено, что говорит она об экзамене по биологии, который мы только что провалили.

В воздухе разлита осенняя печаль, пахнет дымом, землей и давно позабытым. Первый гусиный клин (души мертвых) ножницами разрезает небо над нами — летит зимовать к северу от Боскрамского леса, и от гусиного гогота на нас накатывает меланхолия. Пес поднимает голову, видит, что гусиные крылья чернотой наследили по небу, и грустно, сдавленно скулит.

— Вот и зима, — говорит Одри.

В это время ушла моя мать, и порой осенью мне чудится, будто весь мир — элегия Элайзе. Порой, как сейчас, утрата затопляет меня, сердце тяжелеет камнем и что-то тянет внутри, словно отступает прилив. Я как будто снова ребенок, ее отсутствие парализует меня, и остается мне единственная мантра: «Хочу к маме, хочу к маме, хочу к маме».

Одри тяжело вздыхает, будто сочувствует. Даже под бесформенным старым пальто миссис Бакстер видно, что ее детская худощавость уходит, она расцветает поздним цветиком. Но похоже, эта женственность с питанием не связана — Одри не стала есть больше, скорее меньше, если такое возможно, безропотно поклевывает по чуть-чуть, как птичка, если кто-нибудь смотрит.

У миссис Бакстер кастрюля грибного супа на плите («папочкин любимый»), а сама она печет пирог — яблоки с собственной яблони, последняя в этом году ежевика с церковного кладбища, и миссис Бакстер нисколько не беспокоится о том, чем эта ежевика питалась (плотью и кровью). Впихивает мне бурый пакет яблок:

— Пудинг сладите на Рождество.

Но у обитателей нашего дома ничего не ладится.

Она замешивает жир в муку, поднимает высоко, а потом роняет мелким мягким снегом и говорит:

— Одри-то у нас полнеет наконец, да? — Режет яблоки, полные луны яблок без сердцевин, — на десятки новолуний.

На лице у миссис Бакстер ярким осколком радуги цветет огромный синяк — фиолетовый, индиго и иссиня-черный, как ежевика.

— Вот растяпа, — говорит миссис Бакстер, перехватив мой взгляд. — Споткнулась о кошку и грохнулась о буфет.

Опрятная черепаховая кошка Бакстеров невозмутимо восседает на подоконнике, взирая на птиц, обсевших кормушку в саду. Дверь распахнута, в кухню просачивается ярко-голубой октябрьский день. Как красиво было бы в «Холме фей», если б не мистер Бакстер.