Теперь многие из тех дней у пруда смешались в моей голове. Как коллаж из картинок без хронологии. Мы приезжали туда, чтобы сбежать. Попытаться хотя бы некоторое время не чувствовать и не думать. Раствориться на заднем плане и оставить там эту версию нас.

Но я видела, как Иден тоже с этим боролась. И в моем коллаже, среди других картинок, выделяется одно воспоминание – оно больше и четче, тогда как остальные истрепались и поблекли со временем.

Мы расположились у озера под большой ивой. Я лежала на животе, сосредоточившись на хлипкой книге в мягкой обложке «Суровое испытание» [12], которое несколько дней назад купила в секонд-хенде. В нескольких шагах от меня со скрипом порхал по альбому карандаш Иден. Я старалась исчезнуть. Потеряться в тексте, чтобы в этот момент Ли не существовала. Но меня вытаскивали в реальность звуки ее возни.

Я понимала, что что-то не так, но не хотела спрашивать. Она слишком сильно сжимала карандаш и быстро терла ластиком по странице. Закончив, она сдула с ластика комочки и снова начала рисовать. Я молча вернулась к своей книге.

Но несколько минут спустя она снова начала стирать рисунок, в этот раз сильнее. А когда я взглянула на нее, карандаш в ее руке почти треснул

– Иден? – осторожно спросила я.

– Она не идеальна, – сказала она скорее странице, которую снова терла, чем мне. – Я все стараюсь, но она не идеальна.

– Уверена, она замечательная, – сказала я. – Ты замечательная художница.

Но она меня не слушала. Полностью сосредоточилась на листе и, казалось, пыталась стереть все, что сделала, а не одну-две неправильные линии. Я не понимала. Почему бы, если не получается, просто не начать с чистого листа?

– Я не… знаю… почему… меня это беспокоит! – Последние слова она прокричала и так сильно стала тереть бумагу ластиком, что порвала.

Я ощутила желание спрятаться прежде, чем осуществила его. Я села и отползла к стволу дерева. Глаза Иден потемнели, губы сжались в тонкую линию, а я боролась с желанием сбежать отсюда. Тогда практически что угодно могло запустить мой инстинкт бегства. Но я пыталась оставаться спокойной, действовать логически и рационально. Иден просто расстроилась из-за рисунка. Иден не угроза.

Одно из этого было правдой. Иден не причинила бы мне вреда – не думаю, что она могла хоть кому-то навредить, не физически, – но дело не просто в ее неидеальном рисунке.

Иден с громким треском вырвала страницу из альбома. Вскочила на ноги и побежала к воде неподалеку. Я подскочила, не понимая, что она задумала.

– Иден! – прокричала я.

Но она остановилась у края воды. Затем испустила страдальческий вопль, от которого бросились врассыпную утки, а я отпрянула и прижала руки к ушам, чтобы блокировать звук и проснувшуюся из-за него панику. Руки Иден двигались, резкими яростными движениями разрывали листок бумаги. Затем она кинула обрывки в воду, белые кусочки опустились на темную поверхность озера. Как цветочные лепестки.

Иден продолжила кричать, вскинула руки к волосам, схватила длинные темные локоны и начала их тянуть. Была середина дня, вокруг, слава богу, никого не оказалось, но я знала, что не могла оставить ее в таком состоянии.

Все еще прикрывая уши, я приблизилась к ней.

– Иден, – сказала я. Затем крикнула: – Иден!

Когда ее вопли сменила тяжелая одышка, а руки медленно отпустили волосы, она повернулась и посмотрела на меня. Тогда она как будто увидела меня впервые за день. Словно совершенно забыла, что я все утро пробыла с ней. Она долго молча смотрела на меня, затем осторожно подошла ко мне, обошла и направилась обратно к иве. Подняла альбом и рюкзак и ушла. Оставила меня одну в парке без возможности добраться до дома.

Я звонила и писала ей, но Иден не ответила. В итоге пришлось позвонить маме и попросить ее забрать меня после работы.

Мама разозлилась.

– Какая подруга вот так просто может оставить тебя? – спросила она. – С тобой могло случиться что угодно.

– Мам, я уже пережила стрельбу в школе, – сказала я, не скрывая раздражения в голосе. – Что плохого могло произойти в парке посреди дня?

– Много чего, – ответила она.

Я пожала плечами. Не хотела обсуждать с ней Иден. Она не понимала. Не понимала, что значит жить с мыслями в головах, такими как наши.

Несколько дней спустя я увиделась с Иден, но мы не обсуждали случившееся в парке. Вели себя так, словно тот день был стерт из календаря. Стал провалом во времени.

Никто не упоминал об этом и по сей день, несмотря на все наши разговоры, все проведенные вместе часы, все написанные имейлы и сообщения.

Нам с Дженни пришлось практически тащить Иден до общежития. Когда она шла, одной рукой обхватив меня вокруг талии, другой плечи Дженни, ее ноги путались. Голова лежала на моем плече, а длинные волнистые волосы прилипли к лицу.

– Я так рада, что ты приехала, – пролепетала она возле моего уха. – Я так рада тебя видеть, Ли.

– И я тебя, Иден, – ответила я и споткнулась, когда она навалилась на меня чуть сильнее.

– Иден, где твой студенческий?

– В заднем кармане.

Она убрала руку с Дженни и, чуть не потеряв равновесие прежде, чем я успела ее удержать, засунула руку в карман. Достала студенческий, и Дженни взяла его. Перед нами показалось общежитие Иден.

К этому моменту мы, можно сказать, тащили Иден к двери. Добравшись до места, Дженни махнула студенческим перед небольшим сенсором, и гудок сообщил о разблокировке двери. Я толкнула ее плечом, и мы затащили Иден внутрь.

– Хоть бы здесь не было коменданта, – произнесла Дженни с тихим стоном. – Пожалуйста, пожалуйста.

Коменданта не оказалось на месте. Слава богу, нам удалось поднять Иден по лестнице до комнаты, никого не встретив. Дженни не стала рыться в сумочке Иден в поисках ключа, а тихонько постучалась в дверь. Ее открыла Мисти. Она до сих пор не переоделась, русые волосы были собраны в пучок. Она взглянула на Иден и перевела взгляд на Дженни.

Заметив это переглядывание, я все поняла.

Такое происходит не впервые.

Мисти, отойдя в сторону, впустила нас в комнату и с тихим щелчком закрыла дверь. Мы с Дженни опустили Иден на ее небольшую кровать. Но как только перестали поддерживать, она тут же, пьяно хихикая, повалилась спиной на голубое одеяло.