— С кем сражаться собираетесь? — сдвинула брови Истанза.

— А кого выставят, с теми и будем, — расправил бороду охотник. — Да, и вот еще, главное. Надо бы еще и крепкую веревку, а лучше канат. Чтобы нашего великана выдержал. Две сотни локтей, не меньше!

Арма стояла, задрав подбородок, и смотрела на закопченные балки хранилища, словно могла рассмотреть за ними и за темными сводами небо над Салпой. Что-то было за облаками. Что-то гадкое.

Сборы заняли остаток этого дня и весь следующий. В какой-то момент Арме стало казаться, что не она помощник зеленоглазого, а Тару, а она лишь хвостик старого охотника, который следует за ним всюду, и если загибается в кольцо, то опять же по воле хозяина. Однако бывший отшельник-лапани неизменно превозносил свою начальницу во всяком разговоре и если и посмеивался над ней, то уж где-то совсем глубоко внутри себя, откуда иногда и вырывались насмешливый изгиб губ в густой бороде да веселая искра в глазах. Зато к концу второго дня сборов Арма наконец начала понимать, для чего затеял Кай это ее назначение. Хотела оно того или нет, но ей пришлось тесно пообщаться с каждым из членов небольшого отряда, исключая разве троицу из Пустоты, но и для них она ладила мешки с провизией и запасами. Не вызвал у нее никаких сомнений, кроме самого Тару, только Шувай. Он, как и всегда, изображал придурковатого тати, недалекого великана-мейкка, но его шутки не были пустым зубоскальством, а в глазах Арма разглядела не только преданность Каю, но и ум. Поэтому она не удивилась, когда мейкк притащил в каморку, где ладились мешки и где он сам тесал огромным ножом из потемневшей от времени балки новую рукоять для молота, широкий и длинный ремень.

— Это еще зачем? — не поняла Арма.

— Вон, — показал Шувай на стоявшую за его собственным весьма внушительным мешком поклажу для пустотной троицы. — Ты думаешь, они это понесут? Вряд ли. Носы отворотят. Они ж вроде как знать, считай, что еще и знатнее, чем любой арува. А мы для них не то что какие тати безродные или вовсе луззи-отбросы, мы грязь под их ногами. Я их мешки понесу. Это чтоб тебе не удивляться потом.

— И долго ты собираешься их тащить? — с интересом поинтересовался Тару.

— А пока не надоест, — ответил Шувай. — Или пока у них глаза не откроются и мозги не проветрятся.

— Долго ждать придется, — с сомнением прогудел охотник. — Ты не забывай, приятель, тебе еще бухту веревки тащить на себе!

— А она как раз вся в моем мешке, — пнул объемистую поклажу мейкк. — Ну и немного еды для самого худого великана на всю округу тоже там. Придется попыхтеть, да.

Прочие тати были проще. Коротышка Мекиш словно подозревал в злых умыслах против зеленоглазого всех и всякого, и то, что Кай пропадал где-то в переходах замка, появляясь только к трапезе, нагоняло на малла тоску и раздражение. На груди Мекиш хранил свиток пергамента шириной в ладонь, на котором неровными хиланскими буквицами были выведены имена всех мерзавцев, с которыми Мекиш должен был рано или поздно разобраться. Имен там оказалось, как поняла Арма, за две сотни, более полусотни строчек были выделены красным, и треть из них Мекиш как раз перечеркивал кусочком графита, когда Арма собралась проверить его амуницию.

— Этих мы пришибли в логове Сарлаты, — объяснил Мекиш. — А остальные пока на воле. Но им недолго осталось. Жаль, столько времени потеряли в Асане. Но сразу нож не нашли, хотя один из недодавленных признался, что Сарлата ушел без ножа, но куда он его прячет, не знал. Хотя все равно бы пришлось идти в Асану. Надо было и истукана мейкков из сокровищницы лапани выручать, да и Сарлату вытаскивать.

— Зачем, если не для ножа? — не поняла Арма.

— Чтобы он собрал остальных, — пожал плечами Мекиш. — Ну и привел их в Запретную долину. Мы их там убивать будем. И долина их будет убивать. Там много крови нужно пролить, много.

— А ты сам был в долине? — спросила Арма.

— Нет, — помрачнел Мекиш. — На краю стоял, а внутри не был. Не смог. Не пробился. Кай был. Подолгу был. Я его ждал. Месяцами ждал. Выходил — еле живой. Кости да кожа… весь в ранах. Потом я его отхаживал. С ним там только Эша был. Но давно уже. Тогда я еще не ходил с зеленоглазым. Но они недолго там были, да и Эша крепкий тогда был старик.

— А теперь? — не отставала Арма от Мекиша.

— И теперь крепкий, — бормотал Мекиш. — Только когда лавина с гор идет, ей все равно, какой ты, крепкий или гибкий. И большой или мелкий, тоже все равно.

Из кусатара и лами хитрее был лами. Хотя вряд ли это стоило называть хитростью. Ненависть плескалась в прозрачном взгляде. И этой ненавистью Усанува облил, не робея, и Арму, пробормотав презрительно:

— Скорее бы уж все закончилось.

— Что закончилось? — не поняла Арма, рассматривая седого тати, который на первый взгляд отличался от Мекиша только тем, что у него было длинное туловище да чуть более длинные руки.

— Этот поход, — ответил Усанува. — Скорее бы добраться до Анды и разнести этот самый Храм. Скорее бы пали границы Салпы.

— Зачем? — не поняла Арма. — Зачем это тебе, твоему другу?

Она посмотрела на Течиму, который прилаживал наручи.

— Он не друг мне, — резко поднялся на ноги Усанува. — Он кусатара. Но он и тати. И это больше, чем друг.

— Но зеленоглазый не тати, — заметила Арма.

— Однажды он спас меня от гибели, — неохотно пробормотал Усанува. — Отбил у мугаев. То же самое произошло в свое время и с Течимой. Но мы здесь не из благодарности к зеленоглазому. У него есть кураж и нить судьбы в руках. Если у кого есть нить судьбы — за ним нужно идти, не оборачиваясь. И если зеленоглазый не выпустит из рук нить судьбы, границы Салпы падут, и, — Усанува перешел на язык лапани, — в нее вступят полчища тати, которые уничтожат всех людей. А уж тогда, — Усанува перевел взгляд на Течиму и стал говорить по-кусатарски, — а уж тогда лами и кусатара как-нибудь уживутся друг с другом.

— А если там, за границами Салпы, только орды палхов? — спросила Арма по-лапаньски и тоже перешла на язык кусатара. — Если там только палхи? Ведь тогда будет плохо и кусатара и лами. Да и малла. Палхи не брезгуют и вашими соплеменниками. Ведь так?

Арма выдержала секунду и добавила уже на языке лами:

— Не думаете ли вы, что только люди могли бы защитить вас?

Усанува налился краской, взглянул на Течиму, который удивленно поднял сросшиеся брови, ответил Арме по-хилански:

— Все, что я говорил сейчас, я говорил и зеленоглазому. Он все знает. И все равно позвал нас с собой. А если там будут одни палхи, то пусть на этой земле будут властвовать палхи. Они тоже тати.

— Почему? — окликнул Арму на выходе Течима. — Почему ты дала понять нам, что знаешь наши языки?

— Мне кажется, что там нам будет трудно, — сказала она. — Поэтому мне бы не хотелось ничего скрывать от вас. К тому же если глупости не повисают на языке, им нет нужды приходить в голову. Вы будете остерегаться. И это хорошо.