class="p">Былое юности нескучной:

Девичье нежное лицо

И муж ее седой и тучный,

Но все ж в  душе саднит одно:

В часы минутного досуга

Червь сердце гложет тех минут,

Которые так страстно ждут.

В любовной драке проиграв,

Не стал он более сражаться,

А сделал вывод – бренен мир

И всё в нем может покупаться.

Так наш герой однажды вдруг,

К душе примерив золотник,

Вступил в порочный чертов круг

И к злату навсегда приник.

Не стал он грабить торгашей,

Мошенником не стал и вором.

Не брал обманных барышей,

Не бил несчастных под забором.

Во снах его манила россыпь

Золотоносного ручья,

Казался очень легким доступ

К богатству, где еще ничья

Птиц не пугала звуком поступь,

Звон заступа и бой ружья.

Так он проник в чертоги леса,

Где годы родники терзал,

Наградой злата ждал, но вместо

Едва крупинок тусклый след

Лишь примечал, и зла завеса

Накрыла ум, как темный плед.

В неистовстве в чащобы дебри

Тропой забрался он глухой,

Что натоптали себе вепри

В логу поросшим резедой. 

И вот, усталый, сел на холм,

Неброский, но необычайный.

И странность этих дивных форм

Ум жаром обдала случайно.

Ручей бубнил неподалеку

И предлагал воды глоток,

От жажды горло сжал комок.

В душе блуждала одиноко

Мысль о занятности бугра,

Он понял –  чудо не природно,

Здесь поработала рука.

И стал копать, низвергши совесть

На дно мятущейся души.

Он знал – могильный холм уловист

Коль спрятан был в такой глуши.

Смешала алчность ночь и день,

Стучит в затылке, влажны руки.

Постель – трава, замшелый пень

Подушкой служит. Не до скуки

Копателю чужих могил, и роет,

Роет из всех сил захоронение чужое.

Тому свидетели – луна и солнце

Медно – золотое.

Сырой землею пахнет пряно,

Струится пот и он как пьяный

Таскает в сторону клочки

Земли с травой, цветущей рдяно,

И осыпь заступом гребет,

И смотрит ошалело, прямо

В пасть ямы и чего-то ждет…

Вот он, триумф! Лопата нервно

Гнилого дерева кусок

На свет выносит, и мгновенно

Вспух веной синею висок.

Он не ошибся, здесь могила,

Но, что же дальше…?

Саркофаг!

Всему святому страшный враг

Его вскрывает дерзновенно,

Взгляд падает на тлен и прах,

Застыв пред смертью откровенной.

Скелет, фаланги пальцев.

– Ах,

трусливо вскрикивает, – череп!

И в замешательстве: – Что делать?

Посланнику глубин с опаской

В глазницы смотрит. И свой взор

Дрожащий сводит на каменьев

Рассыпанный в костях узор.

Мираж ли чудный, или вздор

Магическое их свеченье?

И тут же сладкое забвенье

Его несет в мир грёз, затей.

Стоит полчас в оцепенении,

Не жив, не мертв, души своей

Не чуя даже.

И только соль текущих слез

Ртом пересохшим ощущает

И радость сердце наполняет

Когда, очнувшись, видит он

Из бересты прогнившей туес,

Купающийся в желтых струях

Из трещин льющихся вином 

Златым, набитый колдовством.

Дрожа, от страха, чуть живой

Мешок добычей полнит свой,

И, лишь желанием горит

Убраться поскорей долой.

Бежать ему бы без оглядки.

О, если бы не игры в прятки

Ее величества Судьбы!

Случайно соскользнула пятка

( Ах, это: – Если б, да кабы)

И ногу разрывает боль.

Меняет фарт изгою роль.

Ножом кость мертвеца пронзила

Ноги его неловкой плоть

И будто клюквенный сироп

Фонтаном в ране кровь забила.

И вмиг природа облачила

Нарядом траурным чело,

Нагнала туч, светило скрыла,

Вмиг стало жутко и темно.

Листва, поникшая в ветвях,

Запричитала, зарыдала,

А в почерневших небесах

Раскатисто загрохотало

И с треском молния упала,

Разбрызгав искры на кустах.

Страх! Удивление! В устах

Застыл крик ужаса бедняги,

И буря битою дворнягой

С тоской завыла вдалеке.

Озноб прошелся по спине,

А ливень мокрою клешнею

Вцепился в пальцы в сапоге.

Кой-как, клочком рубахи рану

Глубокую перевязав,

Поклажу поднимает вор,

С трудом за плечи водружает

И, озираясь, покидает

Усопшего разбитый двор.

Сколь долго согбенно плетется

С находкой по глухой тайге?

На что он зол, чего плюется,

Что руки сжаты в кулаке?

Златые пряжки, перстень, камни,

Монет приглушенный позвон

Всё тешит бедолаге душу. Не хапни

В преисподней он подарок, проклятый

Усопшим, не быть ему бы мертвяком.

Но, то не ведомо бродяге.

Презренный занят лишь мольбой,

Как он упьется наслажденьем,

Как в здравии придет в домой.

Желанье грезится бедняге,

Чтоб не под ним судьбы был щит,

А слух пошел: – Не лыком шит!

И восклицали: – Ах, герой!

Но паутину глупых мыслей

Из потаенного угла

Уж сотрясает лишь одна,

Как комариное пищание она противна,

и одна поганым обручем сжимает

И сердце холод страха давит. Покой

Все дале отступает и пот

Все чаще прошибает растленного

Вора чело, а капли грязные, стекая,

В укусах щиплются его.

Вот поредело непролазье,

И воспаленный, ждущий взор

Налипшим гноем окаймленный,

Будто прокисшим молоком,

Блуждает жадно, скачет, рыщет

В просветах меж ветвей дерев

В надежде, что вот-вот отыщет

Незримый путь, но, не узрев

Тропы знакомой ни намека,

Слезу пускает однобоко

И тихий плач сгибает плечи,

Мешая слюни со слезой.

Как хочет он назад, домой!

Но если гибель уцепилась

Своей когтистою рукой

Не каждому удачей свилось,

Чтоб выжив, обрести покой.

Гнилой дохнула погибь пастью

Наперекор надеждам, счастью

Преподнеся подарок свой:

Обманной каменной рекой