мудрецы легли в одну могилу со шлюхами.

Что было на это сказать? Дальше мы ели молча.

Все давно уснули, а я лежала, не смыкая глаз, и глядела в ночное небо. Десятки лет я не ночевала в такой дали от Удела, да и тогда я, маленькая тиирна, находила приют в самых роскошных домах мира.

А теперь? Теперь я осталась наедине с небом. Смотрела на звезды и чувствовала себя маленькой и обнаженной, как никогда. А стоило опустить веки, передо мной вставали окровавленные лица соплеменников Кадуана.

Шорох в лесу обрадовал меня, позволил отвлечься. Я распахнула глаза. Медленно встала. Костер догорал. Сиобан спала, но даже во сне, казалось, была готова к прыжку – лежала на боку и руку пристроила поближе к оставленным у подстилки клинкам. Ашраи раскинулся спящим медведем, растопырился за пределы постели и громко храпел. Ишка был неподвижней надгробного изваяния, и руки его с изяществом охватывали рукоять меча.

А следующая постель была пуста.

Я пошла на шум в лесу. Кадуана нашла на прогалине. Посередине висел над землей огненный шар – явная магия, и я только теперь спохватилась, что ни разу не спросила Кадуана, отвечает ли она ему. Меч в его руке я заметила не сразу.

И замерла. Моя рука тоже потянулась к рукояти оружия.

– Не тревожься. – Голос звучал немногим громче шепота. Кадуан, взглянув через плечо, кривовато улыбнулся мне. – Я не замышляю ничего дурного.

– Что ты делаешь?

Рука все еще лежала на мечевом поясе. Кадуан, скользнув по мне взглядом, остановился на ней:

– Право, стыдно сказать.

Я опустила глаза к земле. Много лет я училась разбирать лесные следы, так что это стало второй натурой, и отпечатки ног сразу бросились мне в глаза. Одни и те же следы, тянувшиеся туда-сюда.

Разминка.

– Ты упражнялся, – кивнула я, опуская руку, и вышла к нему на поляну.

Меч в его руке был работы Каменных, искусных мастеров, и красотой не уступал его короне. Им невозможно было не любоваться – элегантный, тонкий, но, очевидно, смертоносный, с медным узором на рукояти и красивыми древними знаками их письма по стальному клинку.

Он тоже перевел взгляд на меч:

– Я издавна видел в искусстве мечника простую забаву без особой пользы. Но в нынешних обстоятельствах…

Я поморщилась. Можно было не продолжать. Я указала глазами на висевший над землей огонь:

– Ты из говорящих с магией?

– Да.

Я наморщила лоб, припоминая вечерний разговор у костра:

– Но не молишься?

– Обычно нет.

– Кто же дает тебе магию, если не боги?

У него дрогнул уголок губ.

– Ты говоришь с магией?

Я похлопала ладонью по рукояти на бедре:

– Магия – для терпеливых. Для безрассудных – сталь.

Я ушла от ответа. Отвечать не хотелось, вышло бы слишком сложно. И особенно не хотелось, потому что он так смотрел, будто видел меня насквозь.

Я уставилась в землю, проследила глазами отпечатки его ног:

– Покажи мне свои приемы.

Он замешкался. Я молча, с вызовом смотрела на него, и он повиновался. Я удивилась, поняв, что он не чужд воинскому искусству: движения были изящны и отточенны. Такие наверняка хорошо служили в мраморном учебном зале, где меч – не столько оружие, сколько партнер в танце.

Мило и бесполезно.

Закончив, он обернулся ко мне:

– Вот все, что я умею. Но против них это не поможет.

Убедился ли он в том на опыте? Пытался дать отпор и проиграл? Я вспомнила его раны – тяжелее, чем у других. Такие получают не при бегстве.

– Повтори, – попросила я, и он опять послушался.

Но в этот раз на третьем его шаге я проскользнула вперед, подняла клинок, встретила его удар и вынудила уклоняться. Он споткнулся, открылся, и я воспользовалась заминкой, чтобы провести выпад под его изящной шпагой. Но Кадуан сразу опомнился. От следующего удара пришлось уклоняться мне, еще один я отбила, потом наши клинки сомкнулись на уровне лиц.

– В одиночку ничему не научишься, – сказала я. – Отрабатывать надо не изящество, а действенность ударов.

Он всмотрелся в мое лицо. Мне с трудом удалось выдержать его взгляд. Матира, я стеснялась его! Да еще и разволновалась почему-то.

– Жаль, что в Доме Камня я не научился ничему полезному, – заметил он. – Могло бы сложиться по-другому. И может быть…

Взгляд, такой острый, что резал на части, вдруг уплыл вдаль, и меня пронзила жалость.

– Бесполезно грезить несуществующим. – Я не сразу поняла, что повторяю слова отца. – Бесполезно, если только не претворять такие грезы в действие.

Он заморгал. А когда вновь поднял на меня глаза, в них было что-то незнакомое и на удивление приятное. Так на меня никто никогда не смотрел.

– Почему ты не тиирна? – тихо спросил он.

Натянутая нить лопнула. Я шагнула от него, вбросила клинки в ножны.

– Потому что тиирна – моя сестра.

– Я знаю порядок наследования в Доме Обсидиана. Власть переходит от матери к старшей дочери.

– Моя мать нездорова.

– Тогда почему…

Хватит с меня! Я молниеносно развернулась. Один вздох, и он без оружия, а его рапира в моей руке. Я швырнула его на палую листву, приставила к горлу его же клинок. Между нами повис в воздухе двойной захлебывающийся вздох.

– Тебе еще многому надо научиться, – сказала я.

Он, прищурившись, смотрел на меня. Сразу видно – распознал попытку уйти от ответа.

И уголки его губ приподнялись в улыбке.

– Не спорю.

– Я тебе помогу. Если хочешь.

Улыбка коснулась и глаз, согрела их. Какие глаза!

– Для меня было бы честью учиться у тебя, Эф.

Как странно он выговаривал мое имя! Я встала, бросила рапиру к его ногам:

– Тогда вставай. И не задавай лишних вопросов.

Мы были в пути две недели. После первой ночи никто не обнажал оружия, но напряжение между нами дрожало, как натянутая тетива. Ночами я украдкой выходила из лагеря вслед за Кадуаном, мы находили место для учебного боя. Он был сносный мечник, даже даровитый, но важнее природного таланта была его явная любовь к учению.

Он стремился изучить не только фехтование. Мне, что ни ночь, приходилось уклоняться не только от рапиры – от вопросов. Я скоро узнала, как велика его страсть к знаниям. Быть может, потому-то его взгляд словно разбирал на части все, на что падал, а потом складывал сызнова.

Но я не готова была так ему открываться.

И все же, сама не знаю почему, ночи с ним стали для меня просветами в долгих выматывающих силы днях. Мне нравилось иметь в руках настоящее дело, когда так