– Давай сначала в гостиницу, милый! – захныкала Люси. – Примем душ, поужинаем…

– Первый день проведем здесь, – жестко сказал Тарханин. – Переночуем, а завтра в гостиницу.

Лучше бы он послушался Люси…

Минули несколько холодных пасмурных дней. Макарий корпел над счетами, когда в келью кто-то поскребся.

– Это я, Феодосий! – донеслось из коридора.

– Входи, брат…

Молодой инок осунулся, побледнел. Ряса висела на нем мешком, глаза ввалились. Каждую ночь он записывал свои лихорадочные видения. Беседа с Авелем оказалась не сном – безумной явью. Вернувшись из монастырской церкви с той памятной всенощной, Макарию вздумалось проверить тайник в стене – так, на всякий случай. Он сунулся в пыльное отверстие и обомлел. Там лежала свернутая в трубочку бумага, испещренная торопливыми строчками…

– Моя рука… – задохнулся от ужаса монашек. – Пресвятая Богородица, сжалься! Пощади…

Но пощады ему не было. Едва в углу кельи брезжило неровное сияние, сродни лунным лучам, как из него возникала фигура старца в саване, от присутствия которой инока бросало в дрожь. Он запутался, где Авель, а где он сам, его воспаленное воображение, рисующее одинаково яркие картины прошлого и будущего. Пальцы Макария бессознательно тянулись к перу и бумаге, сами собой бежали строчка за строчкой…

Утром он приходил в себя в холодном поту, задувал лучину и твердил слова молитвы. Брат Вассиан, выдавая ему чернила и бумагу, заметил, что молодой инок слишком много жжет свечей.

– Много бдишь, Макарий, – посетовал тот. – Телом высох, душой изможден. Излишне прилежен в послушании. А то еси гордыня!

– Пощуся строго, жития святых читаю…

Макарий согрешил против правды и с этих пор старался больше пользоваться лучиной. Сухие щепки трещали, отбрасывали на каменные стены красноватые блики, давали мало света. Но монаху иного и не требовалось. Рядом с призраком Авеля он погружался в странное состояние, похожее на молитвенный транс… Вместо кельи он каким-то образом переносился то в царские палаты, то на борт парусника, то в гущу кровопролитной баталии, то в девичью светелку, а то и вовсе в чужой незнакомый мир…

– Об чем замыслился, брат? – воскликнул над его ухом Феодосий. – Да у тебя чело в испарине! Хвораешь?

Макарий вздрогнул.

– Я здоров… – неуверенно отозвался он.

– А коли здоров, так идем раздавать милостыню! Игумен велел, в честь праздника. Деньги, кои на внутреннее убранство пожертвованы были князем Голицыным, пойдут сирым и убогим. То верно, что «церковное украшение емлемо бывает огнем и варварами и татьми крадомо. А еже нищим дати, сего диавол не может украсти!»

Молодой инок со вздохом поднялся. Раздавать милостыню – благое дело. Он послушно зашагал вслед за Феодосием к монастырской трапезной, в то время как думы его витали вокруг ночных бдений наедине с призраком. Записанные на бумагу причудливые события, переживаемые им во мраке ненастных ночей, в самый неподходящий момент одолевали Макария. Он ходил, исполнял поручения, пел псалмы, бил поклоны, вкушал пищу, даже отвечал братьям и настоятелю, ежели те к нему обращались, и почти всегда правильно, чему потом сам дивился. Макарий уставал от этой двойственности, от этого невольного перевоплощения то в иноземного государя, то в преступного заговорщика, то в целомудренную деву, то в искусного военачальника или трусливого солдата…

– Брат, ты словно оглох и онемел! – взывал к нему Феодосий. – Что за странный морок на тебя находит?

При раздаче милостыни седовласый монах пристально наблюдал за молодым, одергивал, подталкивал, нашептывал, сокрушенно вздыхал. Не нравился ему отрешенный взгляд Макария, его бледность, замедленные движения, внезапно пробегающие по телу судороги…

– Ты когда-нибудь видел золотых пчел, Феодосий? – вопрошал тот.

– Как не видеть? Вот еще диво дивное!

Изумлению старика не было предела. Монастырь торговал выделанной кожей, медом и воском, поэтому монахи держали большую пасеку. С пчелами умели ладить не все, и качать мед, заготавливать воск посылали опытных в этом деле братьев, в том числе и Феодосия. Старик, почитай, всю молодость бортничал, добывал лесной мед для маленького скита, где обосновались монахи-отшельники. А уж с пасекой управлялся играючи. Кому, как не Макарию, знать об этом?

– Я не про то! Золотые пчелы несут смерть…

– Ежели рой сядет на человека, то заест до смерти, – соглашался Феодосий.

Макарий молчал и загадочно улыбался. Эта улыбка пугала старого инока.

– Бывают девицы-вдовицы, цари-бесы, могилки без покойников… – забормотал Макарий. – А подарок от мертвого жениха лучше схоронить подальше… Много охотников за пчелами развелось! Без пчел трон шатается, к царю погибель подбирается…

Феодосий прикладывал сухую жилистую ладонь ко лбу молодого брата, тряс головой. Никак, лихорадку подхватил Макарий, жар у него, бредит в горячке…

* * *

Астре показалось, что Люси чем-то напугана. Ее голос в телефонной трубке дрожал, а речь была бессвязной.

– Кто вы? Что вам от меня нужно?

– Я знакомая вашего мужа, Игоря…

– Мы развелись, – отрывисто бросила Люси. – И больше не живем вместе.

– Я знаю. Он дал мне ваш телефон и поручил поговорить с вами. Видите ли, Игорь попал в аварию, чудом остался жив. Его хотели убить.

– Ч-что? Я не расслышала… у-убить?

– На него совершено покушение.

На том конце связи повисло напряженное молчание. Астра почти физически ощущала растерянность Люси, ее страх.

– Вы… из полиции? – с трудом выдавила бывшая жена Тарханина.

– Нет, я частное лицо…

– Частное?

Люси медленно соображала. Игорь Сергеевич ничуть не преувеличивал, когда называл жену глупой. Астра поняла, что ей следует выражаться предельно просто.

– Давайте встретимся и поговорим, – предложила она.

– З-зачем? Я… ничего не знаю… Мы с Игорем давно не общаемся…

– Он в больнице. У него сотрясение мозга и…

– Я ничего не знаю! – взвизгнула Люси.

Она бросила трубку. Астра набирала ее номер раза три, пока у той не лопнуло терпение. Похоже, Люси одинаково боялась как говорить о Тарханине, так и не говорить. Она руководствовалась одним критерием: кабы хуже не вышло. В ее голове возник полный сумбур.