голос молота крепчал…

Я никогда не различал,

какое для меня важнее

начало

               из моих начал.

Первая библиотека

Всё было как в кинокартине:

тревога, взрыв,

       осколки в стенку.

Враг метил бомбой

            по плотине,

а угодил

         в библиотеку!

Он уходил,

           задравши рыло,

с крестами чёрными,

              урча.

Старик вахтёр,

             припав к перилам,

бил из нагана

              сгоряча.

И долго-долго,

              будто голуби,

кружились в воздухе листки

                  и заселяли

ветви голые,

                   заборы,

                           улочки,

                                    мостки.

Я собирал листы отчаянно,

на крыши, на деревья лез,

как будто

              выручал Корчагина,

спасал ребят из «Р.В.С.».

Из-под дымящихся развалин

остатки книг спешил спасти.

Они,

               израненные,

звали

ребят и взрослых —

                         отомстить.

Потом с сестрёнкой бинтовали

их обожжённые углы…

Они нам хлеб не заменяли,

но помогали

               как могли.

Волжская прорубь военной зимой

В проруби студёною порой

полоскала матушка бельишко.

Был я слаб, но всё-таки живой!

Помогал, как мог, хотя не слишком.

Тёмен зрак студёной полыньи.

Словно жесть, бельишко задубело.

Рученьки озябшие свои

мама у меня под шапкой грела.

Теребили волосы, как лён,

пальцы мамы, благо стал кудлатым.

Значит, от природы наделён

был я электричеством бесплатным.

…Вспомнил я об этом неспроста —

подвигом бывает чистота,

а когда – военная година,

то, как жизнь, она необходима!

О солдате для меня родном

Памяти моего дяди, Сергея Храмутичева, который скончался от ран в Берлине 5 мая 1945 года

Суждено, наверное,

вспоминать, ребята, нам,

всё – от сорок первого

и до сорок пятого.

В том крутом июне

мы не ждали бед.

Дядюшке Сергуне —

восемнадцать лет.

Дядька партизанил.

Лес родной – как хата!

Был три раза ранен,

но уже – солдатом.

Синий шрам над бровью.

Где – ползком,

            где – шагом.

Всё же с маем вровень

он пришёл к рейхстагу!

Из письма не строгого —

смятого, карманного:

«из фашистов логова

обращаюсь к вам я.

А пишу, как водится,

под снарядов гул…»

Племяша и школьницу

Настю помянул.

Стал, мол, дом наш ближе.

Скоро с вами буду,

на столе увижу

чистую посуду.

Сядем все как прежде

вместе потесней…

Не сбылась надежда

в этом вот письме.

Сделал шаг, полшага…

Из окна попали!

О гранит рейхстага

        звякнули медали.

Цветок для токаря Ирины

Я юности приход запомнил чётко:

в далёкой ученической поре

я вдруг узнал,

что брянская толчёнка

в столовой именуется – пюре.

Не бабкино парное в доброе кружке,

не лежбище у речки день-деньской —

запомнился ожог станочной стружки

и первый пай в столовке заводской.

Катился вал войны по загранице.

Весна вернулась к каждому окну.

Остригла Ирка косу, не всплакнув:

с косой опасно токарю-девице!

Бессменный ватник,

             как доспех былинный,

лоснился, будь неладен, но зато

я до гудка,

чтоб не видáл никто,

принёс живой цветок

к станку Ирины.

Только раз!.

…Минувшее – за дымкой флёра

в часы непрошеной тоски.

Я много лет служил минёром,

не сухопутным, а морским.

Припоминаю юмор флотский

на шканцах, в море у руля:

«Вся Балтика – бульон да клёцки!

Сплошные минные поля!»

Не ошибиться бы, пробиться…

Напутствие – не в бровь, а в глаз:

минёру можно ошибиться

в рисковой жизни только раз!

Морская душа

Боцманская дудка с цепкой медной.

В чёрных ножнах – табельный палаш.

Добрый тельник. В нём салага бедный.

Был таким, братишка, антураж!

Палуба надраена до глянца.

Позади полуденный аврал.

В тельнике не прочь покрасоваться

в наши дни пехотный генерал!

В праздники ношу.

               А станет тяжко,

сыну накажу на склоне дней,

чтоб моя бывалая тельняшка

стала плащаницею моей.

Возвращение в Кронштадт

Зверем шторм ревел в потёмках.

Ночь тревог была полна.

А теперь ручным котёнком

к борту ластится волна.

После взбучки-нахлобучки

в непроглядной кутерьме

солнца луч прорезал тучки,

раскололся на волне.

Много миль за дни похода

лаг[22] отмерил за кормой.

Чинным строем,

средним ходом

корабли идут домой.

Вот уже заводит берег

с кораблями разговор.

Флаги тянутся под реи,

и сигналит семафор.

Долетает басовитый

с побережья ветерок.

Все заранее побриты.

Отутюжен первый срок!

По волнам скользит байдарка.

Подступают берега.

Перед нами яркой аркой

встала радуги дуга.

Приготовлены швартовы.

Трап на пирс готов подать я.

Руки вытянули молы

нам навстречу, как объятья!

Будут песни,

танцы кру́гом…

Будут встречи горячи…

То, что в море было туго,

мы об этом промолчим!

Моему «Арсеналу»

Среди прославленных оград,

оград чугунных Ленинграда,

есть арсенальская ограда

из пушек,

выстроенных в ряд.

А что хранит наш «Арсенал»,

что сберегает и лелеет?..

Пройдись по солнечной аллее,

прочти погибших имена.

И каждый раз на склоне дня