и такие-то поэты, публицисты и прозаики, а эти детали и подробности широко освещались в чисто журналистских публикациях в прессе.

И всё-таки свой, самостоятельный взгляд Цакунов с годами обрёл, что особенно отличает его во многом итоговый сборник стихотворений «Дорога жизни», который мне довелось редактировать в издательстве «Лениздат».

У очеркистов и вообще документалистов запасы материалов, прямо скажем, неисчерпаемы. Тому пример – деятельность Виктора Кокосова. А вот лирики, да ещё из числа самых маленьких жителей нашего блокадного города, где-то начинают обнаруживать пределы своих творческих поисков. В силу чисто биографических и, я бы сказал, поколенческих причин переключиться таким авторам на современную воинскую тематику практически невозможно. Остаётся лишь путь расширения тематического диапазона.

Бывает, что существенную помощь оказывает главная гражданская профессия, но и этот путь для Цакунова не подошёл: с геологией он расстался окончательно и приобрёл с годами профессию издательского редактора. Последняя его должность хотя и весьма специфическая (детская журналистика и литература), но довольно почётная и авторитетная: он стал главным редактором единственного в своём роде в масштабах Российской Федерации журнала для школьников среднего возраста «Костёр». Работу эту он полюбил и вёл с большим увлечением.

В любом случае вклад Олега Цакунова в развитие блокадной темы в лирике заметен и весом, в чём вы сможете убедиться, прочитав подборку избранных стихотворений разных лет.

…И вот наступил радостный день, когда мы с Олегом Цакуновым приступили к формированию юбилейного, итогового сборника его стихов. С названием споров не было: самый юный блокадник имел все права назвать свою книгу «Дорогой жизни»…

Книги все, особенно поэтические, рождаются трудно. В ходе работы книга как-то сразу сбалансировалась и обрела цельность. И вот Цакунов открывает свою долгожданную книгу и пишет мне следующие слова: «Николаю Николаевичу Сотникову – редактору этой книги, с которым вместе шагаю по Дороге жизни. Сердечно. О. Цакунов».

Лаконично и вместе с тем красноречиво было сказано!

Олег Александрович Цакунов (1936–2000)

О нашей печке-«буржуйке»

О нашей печке-«буржуйке»

«Буржуйка» наша —

чёрный кот:

четыре ножки,

хвост трубою —

съедает мебель.

Вот

                комод —

такой огромный! —

стал золою.

И с уголёк

стал ростом стул…

Студёный ветер

в души дул

и пел он в полостях печей

про относительность

              вещей…

Послевоенная тишина

А день голубой, акварельный…

Как после болезни смертельной,

очнувшийся город молчит:

людей ещё мало предельно,

и транспорт не ходит почти.

Ещё не мяучат, не лают

оглохшие наши дворы.

Сражаться ещё призывают

плакаты осадной поры.

Пробоины заткнуты небом.

Кусты на руинах растут.

Из булочной, пахнущей хлебом,

по целой буханке несут.

И мне доверяется это.

В парадных теперь не темно,

и мама, сощурясь от света,

настойчиво смотрит в трюмо…

А день голубой, акварельный…

Блокадный Вольтер

На улице белой моей

старик, по зиме наряжённый,

на креслице финских саней

в раздумья сидит погружённый.

Что вспомнил он или забыл?

Художник он или учёный?

Похоже, он что-то чертил

вот только что тростью кручёной.

Не страшен теперь ни мороз,

ни голод ему окаянный —

промёрз он до сердца насквозь

и кровью наполнен стеклянной.

«Тревога!» Не прячется он,

домой не спешит в передышках,

от взрывов не ёжится он

и словно смеётся при вспышках.

Летит огневая змея,

осколок пальто пробивает.

Но в смерти есть сила своя —

вторично её не бывает.

Возвысясь над бездною бед —

без страха, без крика, без стона, —

весь в мрамор морозный одет,

как мудрый философ Гудона[23].

Сидит у дороги старик

скульптурою в сумраке зыбком,

и чуть приопущенный лик

загадочной светит улыбкой…

Блокадный малыш

Военные зимние дали

я вижу в замедленном сне,

как будто сквозь пятна проталин

в морозном разбитом окне.

Проспектом идёт одиноко

с позёмкой попутной малыш.

Луны мутноватое око

глядит на него из-за крыш,

а то – из-за каменной груды,

где хлопает дверь на весу.

Встречаются чёрные люди,

а белых – на санках везут…

– Где мама твоя?

– Заболела.

– Уже не встаёт?

– Не встаёт.

– Куда ты?..

Дорогою белой

идёт через годы, идёт…

Суть моего устава

С войны – вот так совпало —

себя я помнить стал.

С неё мои начала

и жизненных начал.

И в памяти бессонной —

осадный город мой

то снежно-затемнённый,

то огненно-взрывной.

Там хлеб считал на граммы

в коптилочном чаду,

там пил не из-под крана —

из проруби во льду.

Суть моего устава —

блокадная Нева.

Я не имею права

на сытые слова.

Идут гвардейские полки

Весь город в праздничных букетах,

весь – наклонившийся к проспектам,

как бы привставший на носки, —

идут гвардейские полки!

В глазах бойцов «катюш» зарницы,

у них загар из-за границы,

оружье, ордена, значки, —

идут гвардейские полки!

Поток отцов, мужей и братьев

ждут берега в весенних платьях,

ждут, похоронкам вопреки, —

идут гвардейские полки!

А я-то чей?..

Но воин понял

мой жадный взгляд

и лихо поднял

над колыханием реки…

Идут гвардейские полки!

Со мной на уровне знамёна.

Я озираюсь изумлённо,

и сердце рвётся на куски!..

Идут гвардейские полки!

Ну что им праздничные арки

ворот