– Мы потом поговорим, – попросил Майкл. – Сейчас не надо.

– Отчего же? – стиснув руками лоб, прошептала Николь. – Я ведь понимаю, что все время обманываю саму себя. Я все время говорю, говорила, вернее, что ты нужен мне такой, какой ты есть, то есть не такой, как все остальные, – а как дошло до дела, я поняла, что мне нужно то же самое, что и любой другой женщине! Скучно мне с ангелом! Плохо мне! Господи, какая я дура! Я терпела Роджерса, потому что Роджерс дал мне возможность не думать о деньгах и бегать за тобой как собачонка! Вот я и терпела! Да, это правда, Роджерс покупал меня! Ну и что? Всех покупают!

– Неправда, – сказал Майкл, – ты терпела Роджерса, потому что знала, что я не могу так чувствовать… Так выделять тебя из всех, как он. Тебе нужно было быть для кого-то самым главным… Центром всего…

– Мне? – захлебнулась Николь. – Ну, знаешь!

Она изо всех сил хлопнула дверью, и каблуки ее, как чечетка, прогрохотали по коридору.

– Она сейчас вернется, – сказал Майкл.

– Так ты не женишься?

Майкл опустил голову.

– Я не знаю. Я чувствую, что ее нужно спасать. Но и его… Его тоже нужно.

– Кого? Роджерса? Но Майкл! Какое тебе дело до Роджерса?

Николь тихо вошла в палату и как ни в чем не бывало села на свой стул.

– Извините меня, – пробормотала она, и доктор Груберт поразился тому старательно-кроткому выражению на ее красивом лице, которое бывает у собак, когда они чувствуют себя виноватыми.

Светловолосая Элла вкатила столик с аппаратурой.

– Маленькая проверка, – она мягко улыбнулась, – подождите, пожалуйста, в коридоре.

Доктор Груберт опять почувствовал это райское, как, усмехнувшись, подумал он, тепло ее голоса.

– Ваш сын, – сказала Элла, налепляя ему на грудь холодные присоски, – очень мне кого-то напоминает.

– Вы бывали в Вашингтоне? – спросил доктор Груберт. – Там есть один портрет Рафаэля…

– Нет, я не знаю. И он мне не портрет напоминает, а кого-то…

Она помолчала.

– Вспомнила, – вздохнула она. – Мальчика Гришу. Сына моей соседки по Нижнему Новгороду. В детстве он был как ангел. Кудри такие. Как у вашего. А потом вырос, начал спиваться. Наследственный алкоголизм. У него и отец от алкоголя умер. Пришло время в армию. Там, в России, это ведь не добровольно, не так, как здесь. У него уже девушка была. Невеста. На шестом месяце беременности. Май, тепло, окна все открыты. Квартира на восьмом этаже, много народу. Все пьяные. У нас, когда в армию провожают, пьют неделю. Он сел на подоконник, равновесие потерял и свалился. Восьмой этаж, высоко. Убился насмерть.

* * *

…Возьму вот и спрошу, замужем ли она… Какое тепло, Боже мой… Наклонилась. Отлепила от его груди присоски. Может быть, повторить кардиограмму? Что, уже уходите? Подождите… Какое тепло, Боже мой.

* * *

– Спи, – не оборачиваясь, сказала Ева в глубину комнаты.

– А ты куда?

– В ванную на секунду.

– Тогда я встаю.

– Зачем?

– Пора собираться, дорогая, – пробормотал он, – поздно уже.

Она почувствовала, что сейчас разрыдается.

– Ты что, уходишь? Сейчас?

Он молча застегивал рубашку.

– Куда? Я не понимаю! Мы же три года не виделись! Что ты молчишь?

– Потому что, если я начну говорить, будет только хуже. И сейчас уже поздно. Тебе надо выспаться. Завтра я позвоню часа в два-три, договоримся, как нам увидеться первого.

– Первого? – переспросила она. – Как это? Ты что, хочешь бросить меня одну на Новый год?

– Ева, я тебя умоляю! – Он подошел и обеими руками надавил на ее плечи. – Только без истерики! Завтра, в Новый год, я обязан быть дома. Обязан! Придут люди, я не могу. Что ты хочешь, чтобы опять начались скандалы? Ты уже прилетела, ты здесь, слава Богу. Мы будем встречаться так часто, как захотим. Но не завтра, не завтра, когда там приглашены люди…

Он еще что-то говорил, потому что она слышала звук его голоса, но слов уже не различала. Через секунду его рубашку, лицо и руки проглотила чернота, внутри которой мигнуло большое красное пятно.

– Ева-а-а!

…Она, оказывается, лежала на полу, и он, приподняв правой трясущейся рукой ее голову, держал в левой руке чайник, из которого на ее лицо и плечи лилась вода.

– What happened?[5]– пробормотала она и попыталась подняться.

Он поднял ее и перенес на кровать.

– Ради Бога, лежи!

Поставил на пол пустой чайник, лег рядом. Обнял ее обеими руками.

Оба дрожали.

– Нельзя же так, – зашептал он, покрывая поцелуями ее мокрое лицо, зажмуренные глаза, волосы. – Ты меня с ума сведешь. Люби-и-имая! Как я уйду сейчас, если ты… Ты, наверное, не ела ничего? Давай я тебя накормлю, там все есть, на кухне, я все купил…

– Неужели ты все-таки уйдешь?

– Ева!

– Нет! Нет, ты мне объясни так, чтобы я поняла! Что мы три года не виделись, а когда я приехала, ты…

– Хорошо! – с ненавистью, как показалось ей, выдохнул он и отодвинулся. – Тогда не перебивай! Ты приехала, потому что ты так решила. Точно так же ты и уехала отсюда пять лет назад! Помнишь, какого ты меня тогда оставила?

– Because[6]…

– Because! – передразнил он. – Ты разве тогда подумала о том, что ты делаешь со мной! Что ты делаешь – с нами!

– Но я же вернулась к тебе! Я же потом приезжала все время! Пока Катя и Ричард… Пока они…

– Я понимаю! Что, ты думаешь, что я тебя не жалею? Но поезд ушел, слышишь ты меня или нет? Потому что ты уже бросила меня однажды! И я чудом не подох тогда! Чудом! У меня здесь ничего не оставалось, когда ты уехала! Ничего почти! Потому что я два года на все плевал, ничего не ставил, никуда не ездил, сидел у твоей юбки! А другие, между прочим, ставили, да! И ездили, да! И горла друг другу перегрызали! Ты бросила меня и начала налаживать свою эту подлую супружескую жизнь! Прыгнула обратно в кровать к Ричарду! После меня! После нашей, – он вдруг весь затрясся, – после нашей любви! Любви, а не… Вот ты мне и ответь сейчас: как ты могла? Откуда в тебе столько здравого смысла? Ну, что ты молчишь?

…Она никогда не видела его таким.

Никогда ничего похожего.

Ей казалось, что еще немного – и он ударит ее.

Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Ну, вот, – прошептал он. – Еще и ребенка разбудим. Два идиота. Прости.