— И для нее.

И тогда я, безмозглый дурак, решил уйти. Хота понял это и поднялся. На пороге он обернулся:

— Ты принес мне много горя, чужеземец, но Зое всегда любила тебя, и я тоже буду любить тебя, пока жив. Прощай.

Тогда я ничего не понял. Обида грызла меня. Я! Все бросил! Я пришел к ним! Хотел вывести к морю! Я плюнул на карьеру! На свою привычную жизнь! А они… так… Хотя, конечно, совесть услужливо подсказала: дело еще и в твоем самолюбии, Степанов. Хотел вывести анулейцев к морю и Управлению и всем-всем доказать, что твои рассказы про них не выдумки.

Я перебрал рюкзак, мысленно поблагодарил Зое за еду в удобной кожаной сумке, набрал воды и отправился в обратный путь.

Я быстро сбился с дороги. Почему, сам не знаю, ведь шел здесь уже четвертый раз. Нога болела страшно, заживлятка не очень помогла.

Тогда я понял, отчего хромал Хота: его случайно ранили Хвосты, когда он оттаскивал от меня Зое. И уже позже, когда совсем заблудился, когда съел все запасы и выпил всю воду, когда не шел, а полз, когда лес наконец расступился и засияла бесконечная холмистая степь (а мне показалось — мираж), теряя сознание, я понял, что Зое умерла…

…Меня подобрали археологи — так мне сказали потом. При мне не было ни рюкзака, ни куртки, ни обуви. Только чудесный нож болтался на поясе разорванных штанов с пятнами крови и пустая кожаная сумка лежала рядом. Я бредил и звал кого-то.

Археологи перевезли меня в свой лагерь, потом на Большую землю. Скитался я, как выяснилось, три недели.

…Все уверяют меня, что ничего не было. Все привиделось. А нож? Повезло вам, Андрон Михайлович, такая находка! Мы копаем, копаем, одни черепки да осколки, а тут — законченная работа, и как новенькая, и вязь-то по ножнам такая же, как на черепках и Башне…

На этом записи обрывались.

Мы долго молчали.

— Значит, Степанов — отец Лойко… — сказал наконец Максим.

— Бедная Зое! — дрогнувшим голосом сказала Роська. — И Степанов бедный…

— И Лойко, — сказал Максим.

— И Хота, — добавил я.

— Смотрите, ребята, здесь еще кое-что, — сказал Максим, перелистнув пару чистых страниц.

Страница за страницей шли непонятные формулы — кажется, химические, но я не уверен. Потом — схемы и чертежи. И вдруг Максим воскликнул:

— Это же «Ласточка»!

— Значит, это Степанов хотел построить самолет? Он хотел лететь за Зое!

— Нет, — сказала Роська. — Он бы тогда об этом написал. И смотрите, здесь же совсем другой почерк — и в формулах, и на схемах. Это Игорь.

Да, наверное, это был Игорь. Украв у Степанова тетрадь, он понял, кто кроме дельфинов может стать его оболочкой для бомб. И начал готовиться. На одной странице мы увидели нарисованную карту и узнали дорогу к Запретной зоне. Там же был план Центра. Со всеми домами, вольерами, лабораториями.

— Почему же он не полетел на самолете? — удивился Максим.

— Может, не смог собрать? — предположил я.

— Скорее, передумал, — заметила Роська. — Понял, что анулейцы боятся громкой птицы.

— А скорее всего, он нашел вот это. — И Максим ткнул в еще одну схему.

Мы сразу узнали Маяк. Под ним стоял красный крестик, от которого шла стрелка к Зеленому холму и дальше, через холмы и лес, к Старому городу, где на месте коло стоял еще один крестик. И снова стрелочка, даже две. Одна вела к Новомутороду и дальше, вторая — на восток, к Человеку-со, но не к тому, что был здесь, в городе, а к другому. Вокруг Нового и Старого городов стрелочки — подземные ходы — разветвлялись, пересекая друг друга и путаясь, прерывались, заканчивались вопросительными знаками. Все было прорисовано четко и понятно. Всего на схеме было обозначено четыре Человека-со. Вверху листа стояли три вопросительных знака.

— Он искал другие скалы.

— Получается, все Люди-co связаны вот такими подземными ходами?

— И один из них ведет в Поселок. К Маяку.

Мы не стали оставлять тетрадь в тайнике. Теперь мы боялись с ней расстаться. У Максима на штанах были такие большущие карманы, что, по словам Вероники, в каждом могло поместиться по ведру картошки. В одном Максим всегда носил блокнот с ручкой и пачку ванильных сухариков, которые обожают шуршуны. Во второй карман он положил тетрадку: так надежнее.

— Надо вернуть ее Степанову, — сказал Максим.

— Бедный Степанов, — опять вздохнула Роська…

Прошло три дня, а Лойко все не появлялся. В городе не беспокоились. Наверное, это было принято, что ведун уходит надолго.

Утром пришел старик Хота, дед Лойко. Он правда был очень стар. Сгорбленный, худой, весь седой. Но что же тут удивительного?

Хота долго не мог заговорить.

— Дедушка Хота, — сказала Роська, подсаживаясь к нему. — Вы что-то хотели сказать нам, да?

Хота положил руку на Роськину голову — видимо, погладить хотел.

— Наш ведун… — сказал он шепотом, — так давно ушел он и все никак не вернется. Я уже ходил в Старый город, но его там нет. Что мне делать?

— Но он же ведун, — осторожно начал Максим, — что с ним случится?

— Что угодно может случиться с неопытным мальчишкой в лесу. А Лойко такой невнимательный, такой рассеянный!

— Лойко?! — вскричали мы почти хором.

Старик вдруг усмехнулся и весело посмотрел на нас:

— Вы думаете, я не знаю? Лойко тоже думает, что не знаю. Глупый мальчишка! Разве цветом кожи обманешь того, кто тебя вырастил? Я знаю Лойко лучше, чем он сам себя. Не пойму, зачем он обманывает весь народ, и Отцов, и Вождя. И пока не узнаю, буду молчать. Но… его так давно нет! А лес такой страшный!

Тут мы не выдержали и все ему рассказали. Хота слушал, молчал, только седая голова его опускалась все ниже.

— Пойду за Лойко, — сказал Хота и у самого выхода добавил: — Сегодня Совет. Может, у вас хватит смелости рассказать все Отцам, если вы не верите, что этот человек — Посланник Богов?

Когда Хота ушел, мы вдруг услышали отдаленный гул. Тут же в Городе поднялась страшная суета, все прятались по домам, гул нарастал.

— Это… это вертолет! — закричала Роська. — Мальчики, это нас ищут!

Мы рванулись к выходу, но тут два Хвоста вбежали к нам в шалаш. Они были очень напуганы. На их обычно невозмутимых лицах был написан ужас.