— Вечером я дам Хвосту сон-траву, он уснет, но заставу у стен Города всем не пройти. Ночью один из вас сможет нарядиться Ботко, и я его проведу. Но только одного, всем не пройти. Хвосты догадаются. Кто пойдет со мной?

Мы с Максимом переглянулись и дружно сказали:

— Роська.

Роська тряхнула головой:

— Вот еще!

Лойко заулыбался:

— Ты почему всегда говоришь наоборот? Двое сказали — ты. Я тоже говорю — ты. Нас больше. Поведу тебя.

Роськины глаза стремительно намокли:

— А они пусть умирают, да?

— Ну Рося-я… — начал Максим.

— Мы что-нибудь придумаем, — быстро сказал я, а у самого холодок по спине: а если не придумаем?

Роська разозлилась:

— Что вы придумаете? Ну что тут придумаешь? Такая чушь! Никто ничего не придумает. Завтра в полдень костер, и все тут. Боже мой, Средние века какие-то!

— Язычество, — поправил Максим.

— Какая разница! Все равно умирать… Я считаю, должен пойти Максим!

— Ой-ля-ля! — развеселился Максим так, что Лойко приложил палец к губам — «тише!» — Почему это я?

— Ну… — замялась Роська. — Это же ты открыл шуршунов, никто о них не знает столько и никогда не узнает, если… И вообще… ты умный, ты будешь ученым. Нет, Листик, ты тоже умный, конечно, не обижайся, но ведь шуршуны слушаются только Максима. И еще ты единственный мужчина из Осташкиных остался. Будешь род продолжать.

Ну… меня Роськина речь убедила. Но ни на Максима, ни на Лойко она впечатления не произвела. Максим только посмеялся (особенно мысль о продолжении рода его развеселила), а Лойко сказал:

— Я приду в самый темный час, решите сами.

И он ушел. Мы остались втроем. Роська смотрела воинственно. Мы молчали. Не знаю, что думал Максим, а на меня вдруг навалилась такая усталость, что стало все равно. К тому же… выбираем-то из Осташкиных, обо мне даже речи нет. Моя жизнь ценности не представляет…

…Я сам не заметил, как заснул. Разбудил меня Максим. Он крепко тряс меня за плечо.

— Спишь как убитый, — проворчал он.

— Скоро буду.

— Дурак. Слушай, я тут подумал: должен ты уходить. Лойко ведь до Поселка не проводит. Но он может отвести до той стороны Холмов, он говорил, что знает туда дорогу. А ты там лучше всех ориентируешься.

— Ну и что?

— Ты дойдешь до Поселка, а потом прилетите к нам на помощь.

Отходя ото сна, я пробормотал:

— У Степанова есть вертолет. Правда, там вечно нет горючего… Ну, достанет. Да, можно, только… сколько идти по Холмам, я не знаю, Максим. А вдруг целый день или два?

Из Роськиного угла послышалось хихиканье. Роська повернула к нам смеющееся лицо.

— Ой, мальчики, все это как в кино. И разговариваете вы как в кино.

В такой ситуации смеяться могла только Роська. И тут я понял, какие мы глупые! Ведь все гораздо проще!

— Максим! А «Ласточка»! Слушайте, ведь это ближе, чем Холмы, и это… Ну, надежнее, да и быстрее по воздуху. А в Холмах заплутать ничего не стоит, и неизвестно, попаду ли я вообще в Поселок. А тут Лойко выведет тебя к самолету, ты через час в Поселке, отыщешь Степанова и…

Максим нахмурился.

— Как-то все не так получается, — вздохнул он наконец. — Что я скажу Степанову?

— Ничего не скажешь, — рассмеялась Роська, — просто завопишь: «Спасите!».

Теперь можно было смеяться, раз появилась хоть маленькая, но надежда на спасение. А Роська, кажется, радовалась еще и тому, что все вышло, как она хотела. И ночью Лойко увел с собой Максима. Теперь будет кому продолжать род Осташкиных.

С уходом Максима время стало двигаться еле-еле. Мне представилось, что шалаш превратился в огромные песочные часы и песчинки в них тяжелые, большие и еле-еле ворочаются. Роська то и дело говорила:

— Наверное, они уже дошли до Старого города. Листик, ведь с самолетом все будет в порядке? Он столько стоял без присмотра. И под дождем мок…

На рассвете пришел Лойко. Сияющий.

— Взлетел Максим! Сел в птицу и полетел. Наши бы все испугались. Но я понял: это такое устройство, да? Как мельница, да? Одно крутится, толкает другое, и все это взлетает, да? Только немножко похоже на громкую птицу…

Знаете, в эту минуту я никого так не любил, как Лойко.

От Старого города до Поселка лететь примерно час. Если все хорошо будет. Ну, еще час уйдет на то, чтобы найти Степанова или кого-нибудь другого, час будут собираться, топливо искать. Еще час лететь. Это в лучшем случае. В общем, к десяти утра мы ждали появления громкой птицы. Представляли, как она опускается на коло. Ох, что будет!

Максима хватились почти сразу после прихода Лойко. Вождь ничего не сказал, но лицо его было красноречивее слов. Он уже не сомневался, что нас надо отправить к Богам как можно скорее.

Но прошло утро, время неумолимо приближалось к полудню, вот уже пришли Хвосты и поверх нашей одежды натянули холщовые рубашки до колен, все расшитые, яркие. Вот уже люди собираются на священной дороге, но даже отдаленного гула вертолета не слышно. И Лойко не приходит. Застучали и смолкли барабаны. Откинули дерюгу, служившую дверью нашего дома-шалаша. Я посмотрел на Роську: она была очень бледной, губы сжаты, но глаза сухие. Я хотел испугаться, все спрашивал себя, почему мне не страшно. Но никак не мог поверить, что это всерьез. Было чувство, что мы с Роськой участвуем в каком-то представлении, в спектакле.

Нас вывели на коло. Весь город был здесь, даже дети. Стояли молча, смотрели. Вот та женщина, которая нас часто пирожками угощала, мать Олы. Вот Ботко с братьями и отцом, вот Хота, Вождь… А Лойко нет. Неужели все они спокойно будут смотреть, как мы умираем? Этого не может быть. Просто не может быть, и все.

Нас привязали за руки к столбу, в ноги положили хворост, потом дрова. Сердце мое почти остановилось. Еще минута, и поднесут факел.

Как тихо вокруг. Солнце в зените. Даже ветра нет. Глаза у Роськи такие темные… Я подумал, что хотел ей прочитать свое стихотворение, а почему-то не прочитал.

Вождь, окруженный Отцами Семейств, подошел к коло. Стало еще тише. Даже птицы умолкли, и трава перестала расти.

— Дети чужого народа, — сказал он негромко, для нас сказал, не для анулейцев. — Ну зачем вы пришли сюда? Теперь только Боги смогут рассудить ваш поступок. Сердце подсказывает мне, что путь к Богам будет для вас тяжел и труден. Вы дети, и я хочу облегчить вам этот путь.

Вождь повесил на шею Роське и мне по амулету — круглому камешку с продолбленной дырочкой и рисунком: дельфин с дельфиненком в треугольнике на фоне восходящего солнца.

— Передайте Богам, что мы ждем их совета, — сказал он и спустился с коло.