но позднее, в разговоре с Алешей, Дмитрию удается высказать свое желание, с Божьей помощью, отказаться от насилия. Он дважды заявляет о своей вере в «чудо»: «…я чуду верю. <…> Чуду промысла Божьего. Богу известно мое сердце, Он видит всё мое отчаяние. Он всю эту картину видит. Неужели Он попустит совершиться ужасу?» [Достоевский 1972–1990, 14: 112]. Поклон Зосимы — это проявление реальности «промысла Божьего»: Зосима видит сердце Дмитрия, «всю эту картину видит», в том числе и то, что Дмитрий хочет быть хорошим. Таинственное, нарастающее действие поклона Зосимы проявляется и в этой сцене, и — что крайне важно — вечером второго дня, когда Дмитрий, стоя «в темноте» с пестиком в руке, раскрывается навстречу благодати: «„Бог, — как сам Митя говорил потом, — сторожил меня тогда“» [Достоевский 1972–1990, 14: 355]. Безмолвный контакт с Зосимой посеял семя, и Митя неуверенно вновь «возлюбляет себя».

В последующие дни благодать будет присутствовать рядом с Митей и Иваном благодаря Алеше. Когда семья уехала из монастыря, Зосима поручил Алеше трудиться «в миру». И снова Зосима глубоко вникает в положение конкретного человека. Ранее он наблюдал «неловкую» усмешку смущенного кокетливым взглядом Лизы Алеши, когда тот протягивал ей руку, и видел, как тот пытался спрятаться за его спиной[172]: «Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел на Алешу» [Достоевский 1972–1990, 14: 50]. Зосима возвращается в свою спаленку «в бессилии», но взгляд его по-прежнему внимателен: «…он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу» [Достоевский 1972–1990, 14: 71]. Как и в случаях с Иваном и Митей, Зосима предвидит страдания, которые ждут Алешу в будущем[173], и решает, что «пока» Алеше следует исполнить «послушание» в миру, но как женатому человеку, а не монаху, давшему обет безбрачия:

— …И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.

Алеша вздрогнул.

— Чего ты? Не здесь твое место пока. Благословляю тебя на великое послушание в миру. Много тебе еще странствовать. И ожениться должен будешь, должен. Всё должен будешь перенести, пока вновь прибудеши. А дела много будет. Но в тебе не сомневаюсь, потому и посылаю тебя. С тобой Христос. Сохрани его, и он сохранит тебя. Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай. Запомни слово мое отныне, ибо хотя и буду еще беседовать с тобой, но не только дни, а и часы мои сочтены [Достоевский 1972–1990, 14: 71–72] (курсив мой. — П. К.).

В романе (как зачастую бывает и в жизни) личное призвание обнаруживается через благотворное посредничество другого. Зосима открывает свое собственное призвание благодаря воспоминаниям о Маркеле и смиренном Афанасии. С помощью Зосимы свое призвание начинает мучительно прозревать Алеша. Как и его наставник, Алеша наделен «даром „прозорливости“», то есть способностью читать в душе того, кто страдает, «что у него на уме, что ему нужно и даже какие муки терзают его совесть» [Connolly 2010: 26]. Такая способность — неотъемлемая часть рассудительности духовника, который осознает реальность конкретной ситуации исповедующегося и реагирует на нее. Зосима подает Алеше незабываемый пример того, как духовник может помочь исповедующемуся понять, что такое деятельная любовь, исполниться ею и прекратить намеренное разрушение себя и других. Как и его наставник, Алеша будет служить духовным наставником и исповедником — только «в миру» [Достоевский 1972–1990, 14: 259]. В следующих главах будет показано, как Алеша следует своему призванию, как он трудится «неустанно» [Достоевский 1972–1990, 14: 72], помогая другим избавиться от всего, что ведет к надрыву, открыть для себя «скрытое основание любви» и ответственными поступками нести в мир деятельную любовь.

Глава 4

Первые три дня Алеши

Алеша, воспитанный Зосимой, наследует дело, которому посвятил себя старец. Основная повествовательная нить романа день ото дня прослеживает его развитие как «в миру <…> инока» [Достоевский 1972–1990, 14: 259][174]. Действие «Братьев Карамазовых» происходит в течение шести четко разграниченных дней: первая, вторая и третья части описывают по одному дню в конце августа. Четвертая часть и эпилог рассказывают о трех днях в начале ноября, что представляет собой еще один из многочисленных маркеров тройственности в романе, таких как три тысячи рублей, три мытарства Дмитрия, три встречи Ивана со Смердяковым, запах тлена от тела Зосимы, появляющийся, когда «еще не минуло и трех часов пополудни» [Достоевский 1972–1990, 14: 297]. Три является самым важным числом в христианской нумерологии, и его символическое значение так же важно для Достоевского, как и для Данте[175]. Однако, как и Данте, Достоевский никогда не позволяет символическому значению вытеснить буквальное. Каждая минута, каждый час и день оставляют на Алеше свой отпечаток[176]. Как и его наставник, он осознает и уважает ограничения, накладываемые временем.

Рассказчик-хроникер четко дает понять, что Алеша — это герой романа [Достоевский 1972–1990, 14: 5, 305], однако его героизм заключается в ежедневном проявлении деятельной любви, в способности гасить деструктивные порывы других людей. Практика деятельной любви требует времени, она «есть дело жестокое и устрашающее» [Достоевский 1972–1990, 14: 54]. Алеша сталкивается с болезненными неудачами и неожиданностями. Однако к концу третьего августовского дня, в финале книги седьмой, он становится «твердым на всю жизнь бойцом» [Достоевский 1972–1990, 14: 328], верным своему призванию. Зосима подготовил Алешу к тому, что он будет сталкиваться с препятствиями и испытывать страдания, которые они ему принесут: «…изыдешь из стен сих, а в миру пребудешь как инок. Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и жизнь благословишь, и других благословить заставишь — что важнее всего. Ну вот ты каков» [Достоевский 1972–1990, 14: 259]. Благодаря ежедневным «несчастьям» и милости Господней, испытываемым в течение этих трех дней, Алеша становится более зрелым и рассудительным.

Рассказчик-хроникер изначально подчеркивает, что Алеше присуще уважение к личности других людей, проявляющееся в отказе судить их, ограничивать их свободу: «Что-то было в нем, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он не хочет быть судьей людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит» [Достоевский 1972–1990, 14: 18]. Отец говорит ему: «…ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил» [Достоевский 1972–1990, 14: 24][177]. Вместе с тем Алеша обладает и здравым смыслом: