– Я не солдат, но поддерживаю претензии Парламента к монарху. Страна трещит по швам, а король Карл не обладает подобающим характером, чтобы это остановить.

– Вы так говорите, как будто он – портной, – шутит Альтамия.

– Все монархи – портные. Просто мы замечаем это, лишь когда они плохо шьют.

– Если рассуждать по-вашему, то я – солдат, – говорит она. – Мама поручила мне избавляться от дядиных писем. Отец стал с подозрением относиться к пеплу, лежащему в камине. – Она достает из корзины фрагмент пергамента, перевязанный белой ленточкой. – Это послание пришло сразу после того, как вы уехали, хотя написано рукой моей двоюродной сестры. Полагаю, дядя хочет, чтобы она обольстила судью Персиваля.

– Ваша кузина – писательница? – спрашиваю я. Альтамия отстраняется, когда я протягиваю руку за письмом.

– Нет. Но ее слова обладают своего рода магией. Я боялась открывать это письмо. Мне никогда не удавалось ей отказать.

– Она и вас обольстила, – шучу я, но Альтамия хмурится.

– Возможно, так и оно и есть, – размышляет она, – но, к счастью, не меня одну. Ее муж – солдат-роялист, и ее поместья были конфискованы, когда ее приход перешел под контроль Парламента. Тогда она убедила судью отменить наложенный на нее штраф.

– Каким образом? – удивляюсь я. Роялисты, чьи поместья конфисковали, должны были заплатить Парламенту штраф, чтобы иметь возможность их вернуть. Целые семьи разорялись из-за огромных сумм, которые от них требовали, и мой отец боялся, что то же случится и с нами, когда Фрэнсис сбежал.

– Она солгала судье, сказав, что овдовела, – рассказывает Альтамия, и улыбка исчезает с ее лица. – Но ее обман был раскрыт, и с тех пор она живет с нашим дядей.

– Вы сомневаетесь в исполнении своего поручения? – спрашиваю ее я, пока она перечитывает письмо.

– Нет, – отвечает она, складывая листок в бумажный кораблик и бросая его в фонтан. – А это для вас, из дома.

Я с неохотой принимаю из ее рук записку.

– Стивенс! – восклицаю я, увидев его аккуратный почерк на сложенном листе. – Камердинер моего отца.

– Вы с ним близки?

– Он для меня – в большей степени отец, чем мой собственный. – И тот, от кого я отрекся сразу же, как попал в компанию Уилла. Под пристальным наблюдением Альтамии я срываю печать и медленно разворачиваю письмо.

Дорогой друг,

так начинается письмо, написанное явно не рукой Стивенса. Пробежав глазами по странице, я вижу небрежную подпись Додмора. Он пишет с роялистского двора во Франции.

Я получил Ваши пьесы, и две из них подходят для постановки. Однако я бы предпочел, чтобы помимо них и Вы сами отправились бы ко мне собственной персоной, как мы и договаривались, когда виделись в последний раз. Ваш слуга Стивенс написал мне сопроводительное письмо, в котором вкратце рассказал о том, что произошло. Люди нашей профессии склонны к долгим речам, но на этот раз я буду краток. Ваш отец ни разу мне не платил, и я с ним даже не переписывался. Я очень сочувствую ответственности, лежащей на Ваших плечах. Но мое к Вам изначальное предложение, которое я делаю совершенно искренне и без всякого намека на покровительство, все еще остается в силе.

Мой отец мне врал, а я безоговорочно ему верил. Я прижимаю письмо к груди. Несмотря на то, что я перестал общаться со Стивенсом, он помог мне найти выход.

– Это письмо от Додмора, одного моего друга из Оксфорда. Он предложил мне работу драматургом при роялистском дворе во Франции, – сообщаю я Альтамии.

– Оно пришло два дня назад, – признается она, – так что я его на какое-то время украла. Но воришка из меня так себе, – шутит Альтамия.

– Я не сержусь, – улыбаюсь я, и она поднимает на меня глаза.

– Судья Персиваль говорил, что вы ждете, пока ваш отец прикажет вам вернуться домой. – Она наблюдает за бумажным корабликом, тонущим в струйках фонтана. – Благодаря вам все так изменилось. Боюсь, что все снова станет как раньше, если вы уедете.

– Меня это тоже беспокоит, – признаюсь я. – Мой отец солгал, что заплатил Додмору, чтобы тот потакал моим амбициям. Ему нужен был наследник, – объясняю я, заметив удивление на ее лице.

– Вы так скромны, раз поверили в это, – произносит она. – Теперь вы еще больше отдалитесь друг от друга.

– Я еще ничего не решил. У меня есть обязательства перед отцом, я…

– Вы не можете жить ради мертвых, – мягко возражает она.

– Часть меня уже мертва, – говорю я, но она пропускает этот факт обо мне мимо ушей. – Диоскуры, Кастор и Поллукс.

– И не одна, – догадывается Альтамия.

– Это прозвище мы с братом придумали себе в детстве, – объясняю я. – Отец винит меня в его смерти. Фрэнсис хотел быть солдатом, и я поддерживал его в этом стремлении. Я даже не подозревал, к чему это может привести.

К моему облегчению, она от меня не отворачивается.

– В этом нет вашей вины. – Альтамия не отрывает от меня взгляда.

– Я знаю, – бормочу я, к собственному удивлению осознавая, что и правда так считаю. Что бы я ни сказал тогда Фрэнсису, он бы все равно ушел в солдаты. Как и мне, ему совсем не хотелось следовать плану отца. Я снова изучаю письмо Додмора. – Но как же я могу уехать, если у меня возникает ощущение, что мое счастье всегда будет омрачено этой потерей?

Ничего не ответив, Альтамия подходит ближе. Я обращаюсь мыслями к придворным развлечениям в Оксфорде и чувству принадлежности, которое я испытывал, даже когда находился на краю толпы. Альтамия сплетает свои пальцы с моими, и я сверху вниз смотрю на ее голову, напоминающую яркое пламя.

Если бы я уехал, мое прошлое навсегда осталось бы тайной, и часть меня хотела бы, чтобы так и произошло, если бы только Альтамия не подняла глаза и не попросила меня остаться.

Глава тринадцатая

После того, как мы с Альтамией возвращаемся домой, я уединяюсь в своей комнате. Когда я наконец ложусь спать, мой сон отравляют мысли о предложении Додмора и об Альтамии. Я не знаю, что мне выбрать. Возможно, именно по этой причине я так быстро поверил отцовской лжи. Легче всего позволить себе попасть в ловушку чужого восприятия. Как я говорил Фрэнсису, я никогда не знал себя самого достаточно хорошо, чтобы сделать выбор.

Поскольку я скорее на стороне мертвых, чем живых, то прокрался в подвал, чтобы привести мысли в порядок в привычной компании.

Убийство превращает людей в вымышленных персонажей, а убийц – в героев мифов. Молодым не хватает терпения. Он хотел заполучить все, чем я был, и теперь он это обрел. Естественный ход вещей, ускоренный лекарствами, смешанными с ядом, и объятие, от которого я окоченел. Мой сын. Руки моего сына.

Сидя на табурете, я слушаю песню лорда Тевершема. Все еще не оправившийся от недавней принудительной эксгумации