Взглянув на меня, он продолжает идти вперед.

– Хочу найти типографию и попросить все это отозвать.

– Простите меня, – повторяю я. – Мистер Броуд тоже меня предал. Я пытался все остановить, но он напечатал эти слова против моей воли. Разрешите помочь вам, мы можем справиться с ним вместе.

Многочисленные прохожие огибают нас, пока Уилл обдумывает мое предложение о перемирии.

Он уже раскрывает рот, чтобы дать мне ответ, когда вдруг внезапно возникший перед нами Клементс начинает тыкать его в грудь свернутой в трубочку газетой, словно дубинкой.

– А мне казалось, ты говорил, что ушел из ремесла! Похоже, собака никогда до конца не забывает трюков, которым ее научили.

Он произносит это без злого умысла, но Уилл вдруг замирает, словно его только что оскорбили.

– Это не мое ремесло. И ты оставишь меня в покое. У меня нет никакого желания возвращаться к старым привычкам.

На лице Клементса возникает недоумение.

– Да ладно тебе. Ты же знаешь, что это все, на что мы с тобой годимся.

Однако Уиллу все равно. Он уходит, но Клементс, продолжая навязчиво нас преследовать, вдруг хватает его сзади за плечо.

– Я не буду довольствоваться объедками с твоего стола, как раньше! Я пришел к тебе со справедливым предложением. У тебя нет другого выбора, кроме как принять его! – рявкает он.

Уилл высвобождает руку.

– Ты не мой господин, и мы с тобой не равны. Еще раз попробуешь испытать мое терпение – и я сделаю так, что ты окажешься за решеткой.

– Ты об этом пожалеешь, – угрожает Клементс, но Уилл уходит.

Наше пренебрежение к нему – ошибка, понимаю я, заметив выражение, возникшее на лице Клементса, когда мы уходим, но мне нужно поспешить за Уиллом, который уже пробирается сквозь толпу в лавку Броуда и, оттолкнув подмастерье, поднимается в типографскую мастерскую. Наконец догнав Персиваля, я вижу, как мрачно он смотрит на толстые стопки памфлетов, разложенные по всему помещению. Подмастерья занимаются своими делами, избегая холодного оценивающего взгляда Уилла.

– Помощники Броуда говорят, что он уехал из Йорка по семейным обстоятельствам, – сообщает Уилл, когда я захожу внутрь.

– Они лгут, – сердито отвечаю я, бросая скептический взгляд в угол мастерской на случай, если Броуд там вдруг спрятался.

– Я в них не сомневаюсь. Броуд достаточно хитрый, чтобы залечь на дно. Отозвать напечатанное я смогу лишь через суд.

– Первый тираж уже распродан наполовину, – подает голос один из подмастерьев, развешивая сушиться мокрые экземпляры моего памфлета.

– Ты добился успеха, – усмехается Уилл. – Извини, что не поздравляю.

Он уходит, а я протягиваю руку, чтобы потрогать один из свисающих с потолка листков. Еще влажные чернила впитываются в мою кожу.

На улице Уилл прислоняется к стене дома напротив, обращенной к лавке Броуда.

– Я мог бы сжечь ее дотла, – предлагаю ему я. – Не шучу.

Он не сводит глаз со здания.

– Твои слова – это огонь, оставленный без присмотра. И я в его ловушке.

– Парламент не может заставить вас возобновить охоту на ведьм в Англии. Вы ведь вольны отказаться… – говорю я, но замолкаю, когда он на меня смотрит.

– Ты думаешь, я боюсь сказать им «нет»? В разгар конфликта на континенте, длящегося десятилетиями, люди вроде меня и Клементса охотились на ведьм. Твоя история напомнила мне о том, каким потенциалом я обладаю. Я ведь предупреждал тебя, что все еще остаюсь тем же, кем был раньше. Я охотился на ведьм, чтобы угодить своему начальству, и меня не волновало, что доказательств недостаточно для обвинения. – Он нависает надо мной, и я сдерживаюсь, чтобы не отпрянуть назад. – Я жалею о своем прошлом. Отчасти – из-за их страданий, но в первую очередь потому, что их вопли до сих пор не дают мне покоя даже во сне. Мне так хочется выспаться. Но твои слова, похоже, заставили меня снова вспомнить человека, которым я был раньше. Если бы ты встретился со мной лицом к лицу, то был бы в ужасе. – Он кивает, довольный тем, что его слова до меня дошли. Затем его внимание переключается на поток посетителей, заходящих в лавку Броуда и возвращающихся оттуда уже с моим памфлетом в руке.

Так проходит около часа, и это – невыносимая пытка, потому что все это время я пытаюсь держать себя в руках, чтобы не отобрать у них свой текст.

Наше бдение заканчивается, когда на нас вдруг бросается чей-то силуэт.

– Агнес? – спрашиваю я.

Раскрасневшись, она с трудом выговаривает слова:

– Я не смогла ничего придумать кроме того, чтобы вас найти. Господин уехал, а госпожу удерживают. – Жестом она просит нас обоих поторопиться. Уилл снова смотрит на лавку Броуда, но затем все же плетется вслед за нами. – Сэр, прошу вас! – умоляет она, когда я иду чересчур медленно. – Мы решили вас поискать, когда вы убежали, но потом он схватил ее прямо на улице, словно добычу. Охотник на ведьм, – объясняет она, и после этих слов я срываюсь на бег.

Глава пятнадцатая

Она приводит меня к толпе людей, в стороне от которой стоит оцепеневшая от ужаса миссис Хейл. В центре столпотворения я выхватываю взглядом Клементса. Жители Йорка обступили его полукругом, пока Альтамия изо всех сил пытается высвободиться из его хватки.

– Отпустите ее! – кричу я, пытаясь растолкать собравшихся зевак. Воспользовавшись своим хрупким телосложением, Агнес протискивается через толпу, но Клементс вдруг отталкивает ее на стоящих вокруг людей.

– Я найду констебля, сэр! – кричит Агнес, пока я прокладываю себе путь к центру. Она полна решимости, несмотря на синяк, растущий у нее на щеке. Агнес растворяется в толпе, и ее протянутая рука – последнее, что я вижу.

– Эта девушка держит при себе мертвых фамильяров. Она – демон Барбатос во плоти, герцогиня ада, использующая животных для своих зловещих деяний. – Слова Клементса привлекают все больше зевак, и я изо всех сил пытаюсь удержаться от того, чтобы меня оттеснили в сторону. Заинтересованность толпы придает ему смелости, и Альтамия извивается, пытаясь освободиться из его мертвой хватки.

Она пристально изучает людей, стоящих вокруг, и они отвечают ей тем же. Это – ее друзья и соседи, многие из которых когда-то обращались к ее семье за помощью. Но сейчас они об этом не задумываются. Они видят перед собой лишь богато одетую дочь злобного сторонника круглоголовых. Зеваки, убежденные в том, что сейчас вершится справедливость, одергивают свою убогую одежду. Они не знают, что Альтамия страдает, и знать не хотят.

Девушка выпрямляет спину, и по ее осанке становится очевидно, что сейчас она абсолютно одна.

«Прости меня», – пытаюсь я ей сказать, но она смотрит словно сквозь меня.

Заметив нас с Уиллом, Клементс расплывается в улыбке. Его пальцы – как оковы на губах Альтамии.

– У нее дьявольский нрав, – говорит он, смеясь над тем, что она его укусила. Потом Клементс