спачь! Мне ниинтиресна спачь, мне интиресна сматречь тиливижар! – возмущенно сверкая угольно-черными глазами, вещает он с подушки.

– Уберите его отсюда, как я завтра в школу встану?! Замолчи, или я тебя выброшу в окно! – выходит из себя мирный Сандрик.

После двухминутной нотации о том, что во всем мире ВСЕ дети ложатся спать, а не один гонимый матерью любитель мультиков, Мишка мрачно примиряется с действительностью, но только в обмен на мое присутствие в спальне.

Поговорив вполголоса в полумраке о том о сем, бунтарь приходит в благодушное настроение и сообщает, что придумал песню. Начинавший засыпать Сандрик поднимает голову и с интересом слушает.

– Ну, начинай, – подбадриваю я автора.

– Асьмино-о-ог! Иде-от, иде-от, иде-ооот!

А кракади-и-и-л

Сонца праглати-и-и-л! Асьминог прыгнул на ниво-о-о!

И сонца выскочила из кракадила-а-а!!!

И кракадил сдо-о-ох!!!

Мишка удовлетворенно замолкает, ожидая наших оваций.

– Какой ты молодец, Мишка! – восклицаю я, пытаясь одновременно заткнуть гогот Сандрика. – А еще новую песню можешь придумать?

Мишка презрительно косится в сторону брата и отвечает:

– Еще одна есть. Про кота.

Сандрик фальцетом вздыхает и вытирает слезы. Мишка набирает полную грудь воздуха и запевает:

– Кот идет, идет, иде-о-о-от!!!..

А рядом асьминог!!!

Все, больше терпеть невозможно. Мы с Сандриком дослушиваем арию, корчась на полу.

– Ну все, хватит, – спохватываюсь я. – В школе будешь сидеть с чугунной головой!

– А ты со мной полези, – командует младший. Чем бы его усыпить? Одна знакомая давала дочери сибазон: иногда мне это кажется самым безболезненным выходом.

Укладываюсь рядом с Мишкой и пробую загипнотизировать его сказкой. Я хорошо рассказываю: на «картошке» на первом курсе, помнится, вся филфаковская группа номер «шесть» засыпала под рассказы О’Генри в моем исполнении.

Мишка таращит глаза, вертится и, не дав дойти даже до завязки сюжета, заявляет, что сказок не любит.

Интересно, откуда он это понял – еще ни разу не услышал ни одной сказки до конца.

– Тогда я тебе спою колыбельную, – медовым голосом говорю я и начинаю петь. Между прочим, у меня семь классов музыкальной школы и четыре года практики в хоре. По-моему, очень даже трогательный, нежный материнский голос, с любовью выводящий «Спи, моя радость, усни», должен его обаять.

– Закрой рот, – с невыносимым снобизмом я бы еще могла смириться, но Мишка вполне дружелюбен. Обиженно замолкаю, пусть засыпает сам.

– А я так любил, когда ты мне пела колыбельные, – свешивается сверху Сандрик: он не упустит случая показать мне преимущества первого сына над вторым. – Лучше расскажи какой-нибудь фильм про нас!

Засыпание отодвигается еще на полчаса. Удрученно изобретаю на ходу сериал про Бэтмена, в котором Сандро в заглавной роли, и само собой – Мишка-Робин. Спустя полчаса фантазия дает сбой, глаза закрываются, но дети возбудились и воплощают только что услышанные сюжеты в реальность. Вожделенный сон отодвинулся в такую даль, что мне тут больше делать нечего. Пойду-ка я спать к себе, а они – надеюсь, когда-нибудь угомонятся и уснут.

Боже, я бездарная мать.

О рванье и машине

Папачос собирается на работу, заглянул к детям: Сандро в постели читает книжку.

– Наш сын читает, даже не умывшись! – расцветает папачос. – Радость на весь день!

Потом заглядывает в нашу комнату, где младший смотрит телевизор, завернувшись в одеяло.

– А этот не читает, увы, – играет голосом драму папачос. – Что нам с ним делать? И радости как не…

– Молчи, на этого просто посмотришь – радость на весь день, – корректирую я слева.

– Младший не рыгает – радость на весь день, – мрачно отзывается из-под одеяла Мишель.

Пословица о свинье, поросятах и чистой воде в нашем случае имеет буквальный смысл, только ее надо перефразировать: с тех пор, как у меня есть Мишка, я ни разу не ездила с ним в одной машине чистой. Например, мы ехали на пикник, он сидел у меня на коленях.

Он ехал молча, напряженно взращивая в своем организме рвотные рефлексы, а потом вылил полчаса назад съеденное клубничное мороженое на мои любимые черные штаны.

– Какое счастье, что я передумала надевать джинсы, – сказала я, поливая себя на обочине дороги второй бутылкой питьевой воды, – иначе я бы его сейчас тюкала об асфальт головой.

Дато, вытиравший со штанов мороженое газетами, странно посмотрел на меня:

– Теперь я понимаю, что Медея – вовсе не мифологический персонаж.

Практически весь пикник я сидела в сторонке, и надо мной кружились заинтересованные клубничным ароматом мухи.

На обратном пути мне вздумалось зайти в фешенебельный гипермаркет для приобретения рома и маскарпоне – недостающих элементов к запланированному тирамису.

«Какая я сегодня, должно быть, красивая, – ловя на себе взгляды окружающих, подумала я, – наверняка, эта зеленая чалма мне к лицу».

– А где тут у вас ром? – деловито подлетела я к обслуживающему персоналу.

Персонал зажал носы и ретировался, оставив мне мальчика-стажера.

– Это самая дешевая бутылка, – задерживая дыхание, скороговоркой пробормотал мальчик и тоже исчез.

В обнимку с бутылкой рома я повернулась и наткнулась на охранника, который с непроницаемым лицом, склонив голову, разглядывал мои штаны.

– Хм-хм, – кокетливо поправила я чалму и тоже на всякий случай посмотрела туда же.

Мой любимые штаны казались снятыми с модной бомжихи: в клубнично-белесых разводах и с увязавшимися с пикника мухами.

Убедительности добавляли пыльные ноги в резиновых шлепках, одурманенные солнцем глаза и нежно прижатая к груди бутылка.

Должно быть, охранник предотвращал кражу спиртного социально опасным элементом.

– А где тут у вас маскарпоне? – попыталась я восстановить социальный статус. – Такой, знаете ли, сыр итальянский.

Охранник молча отступил на шаг и махнул рукой в неопределенном направлении.

– Я буду делать тирамису, – зачем-то уточнила я и понесла бутылку и стайку мух к более респектабельному стенду.

«Знаем мы твое тирамису», – читалось в глазах встречных.

К их изумлению, я расплатилась.

– Мишка, – нежно сказала я в машине. – В следующий раз держи голову за окном.

– Взяла бы ребенку пакет, – подал голос занудливый папочка.

– Чтоб я еще когда-нибудь поехала вместе с вами… – начала я мифологическую песнь Медеи.

Молюсь, чтобы вестибулярный аппарат моего ребенка выправился годам хотя бы к тринадцати. Да-да, я знаю, что у больших детей – большие проблемы. Но уж по крайней мере меня не будут принимать за бомжа.

Мой защитник

– Мишкин, пойдешь со мной в магазин?

Сын мгновенно принимает лицо правильного мальчика – из тех пионеров, что сидели на плакате, ровно выгнув спинку, челка у него задорно торчит вверх, а в тетрадке мама мыла раму.

– Конечно, мамачка, – сюсюкает сын и берет меня за руку.

Да, я знаю, что мы