Когда они приехали, Георгий спал. Сквозь сон он слышал голос Звягина и еще чей-то уверенный густой бас, но решил не вставать — пусть Коля все рассказывает. И проспал еще часа два. Когда он выбрался из палатки, они ужинали. Звягин молча пожал ему руку, врач, высокий красавец бородач лет двадцати пяти, представился:

— Вахрушев Линкольн Валерьянович.

— Как? — переспросил Георгий.

— Линкольн Валерьянович, — внушительно повторил Вахрушев. — Ничего, привыкнете. Все привыкают.

— А зачем мне привыкать? — с неожиданной неприязнью спросил Георгий. Самоуверенный вид этого красавца эскулапа с бессмысленным медицинским сундучком, лежавшим у костра, вызывал в нем отвращение. — Я с вами детей крестить не собираюсь.

Вахрушев, чуть удивленный тоном Георгия, пожал плечами:

— Как знать… таежные пути неисповедимы.

— А давно вы в тайге?

— Четвертый месяц, — спокойно сказал Вахрушев. — А что?

— Ничего.

Коля наложил ему миску тушенки, но Георгий мотнул головой:

— Не буду.

— Надо поесть, Георгий Алексеевич, — наставительно сказал Вахрушев. — Вы уже два дня ничего не ели.

Георгий промолчал, открыл бутылку и буркнул, ни к кому не обращаясь:

— Давайте посуду.

— А вот это напрасно, Георгий Алексеевич, — снова вмешался Вахрушев. — Надо…

— Ты! — хрипло выдавил Георгий. — Авраам Джордж Вашингтон Линкольн! Сиди и не вякай, что надо и чего не надо!

— Перестань! — резко бросил Звягин.

— Ладно, давайте выпьем, помянем Ольгу, жену мою…

Молча выпили втроем, — Вахрушев к своей кружке не притронулся. К вспышке Георгия он отнесся довольно спокойно. Георгий съел кусочек тушенки и отставил миску — его опять начало мутить. А тут снова привязался Вахрушев:

— Георгий Алексеевич, расскажите поподробнее, что случилось с Русаковой.

Георгий молчал, глядел в огонь.

— Георгий Алексеевич! — официальным тоном повторил Вахрушев. — Я, конечно, понимаю ваше горе и от всей души сочувствую вам, но мне надо знать, что здесь произошло. Я не на прогулку сюда приехал.

Георгий молча поднялся и пошел по берегу Шельмы, сел на камень, стал смотреть в воду. Через несколько минут подошел Звягин, примостился рядом.

— Когда Макаренков и Волков в Дьяково пришли? — спросил Георгий.

— Вчера, после обеда… Почему ты пошел без рации?

— Какая теперь разница, — вздохнул Георгий. — Да и что этот Аполлон мог бы здесь сделать? А везти отсюда — все равно не успели бы.

— Он, между прочим, отличный хирург, — заметил Звягин.

— Ты-то откуда знаешь?

— Говорят…

— Ладно, чего теперь, — поморщился Георгий. — Обратно когда?

— Завтра с утра… А объяснить Вахрушеву тебе все-таки придется. И не только ему. Пошли. И держи себя в руках.

— Иди, я сейчас.

Звягин ушел. Георгий еще немного посидел и тоже встал. Он сухо и предельно коротко рассказал Вахрушеву о болезни Ольги, ответил на его вопросы. Вахрушев, покусывая травинку, задумался и с сожалением сказал:

— Да, поздновато мне сообщили. — Что это было?

— Острогнойный аппендицит, — уверенно ответил Вахрушев. — А когда аппендикс лопнул, начался перитонит и сепсис. Случай хоть и не частый, но заурядный.

— Если бы вы… приехали раньше, оперировали бы здесь?

Вахрушев с удивлением взглянул на него:

— Ну разумеется… Для чего же, по-вашему, я ехал сюда?

Георгий молча отвернулся от него.

Утром они отправились в Дьяково. На прощанье все четверо молча постояли у могилы. Георгий отвернулся первым, направился к лодке. К обеду уже были в Дьякове, — Звягин, не раз ездивший здесь, виртуозно гнал лодку на предельной скорости. Когда выгрузились, Звягин предложил Георгию:

— Пошли ко мне.

— Нет. Своих найду.

— Пить будешь? — прямо спросил Звягин.

— Буду, — сказал Георгий. — А что?

— Ничего. Но пока не забурился, напиши объяснительную. Я ведь тоже… человек служебный.

— Дело на меня заведешь? — прищурился Георгий.

— Придется. Сам знаешь, такие ЧП без расследования не остаются.

— На допрос вызовешь? А может, сразу в каталажку посадишь?

Звягин хмуро посмотрел на него и сдержанно сказал:

— Не мешало бы… Хотя бы для того, чтобы ты не спился. Но оснований пока нет.

— Ишь ты… — усмехнулся Георгий. — Пока нет. А потом, значит, могут и появиться?

— А это уж не мне решать! — отрезал Звягин и не прощаясь полез на берег. Сверху напомнил: — А объяснительную напиши.

— Ладно, шагай, законник, — зло бросил Георгий.

Потом Макаренков рассказывал, как добирались они до Дьякова. Шельму ночью пройти не смогли, застряли где-то на полпути к Бугару. Утром еле выбрались из каменного мешка, еще часа три шли до устья, подождали немного, не объявится ли кто, и потопали до Галинки. Там до темноты ладили плот, там же пришлось и заночевать, ночью плыть не было никакой возможности.

— Ну никак нельзя было, — горестно убеждал Георгия Василий. — Темень, хоть глаз коли, плотик хилый, сам понимаешь, игрушечным топориком порядочную лесину не свалишь. А какие там пороги и перекаты, ты сам видел.

— Видел, — кивал Георгий.

— Мы уж думали перейти Галинку вброд и дальше пёхом, но куда там, скалы сплошняком, — продолжал рассказывать Василий. — И ни одна сволочь мимо не проехала… Ну, тронулись мы утром, плотик нас еле держит, два раза пришлось искупаться, пока сушились, — мокрым в такую погоду далеко не убежишь, Мишка и так уж загибаться начал… ну, сушились, чинились, а время-то идет. Ладно еще километрах в десяти от Дьякова встретился какой-то браконьеришка. Дерьмо человечишка, сначала наотрез отказался везти — он вверх правился. Я ему по-людски объясняю: погибает человек, срочно врача надо, а он мне: сами сплавляйтесь, недалеко, мол, уже. Ну, я его пугнул маленько… — Как именно пугнул, Василий рассказывать не стал, только посмотрел на свои кулаки. — Живо он развернулся, мигом домчал, я сразу, как ты и говорил, бегом к Звягину, а там уж он сам все… Хороший он мужик, Звягин. Я, грешным делом, милицию-то не больно люблю, а этот хороший. Он даже в лице перекосился, когда услыхал, что с Ольгой Дмитриевной беда. Он знал ее, что ли?

— Знал…

Через три дня Звягин посадил Георгия на катер и отправил вместе с Макаренковым в Бугар. Там Георгий рассчитался с отрядом, проводил Колю в Москву со всеми документами и остался один.

17

Надо было устраиваться на ночлег. Давно уже сыпалась с невидимого черного неба водяная пыльная морось, костер горько дымил, почти не грея. Георгий включил фонарик, взял нож и полез в ельник за лапником. Потом разгреб костер, настелил лапнику, развернул спальный мешок и подвесил полог. Привычные действия не мешали думать и вспоминать… А думы были горькие, воспоминания невеселые.

Вспомнилось: он задремал, уронив голову на руки, и вдруг вскинулся, увидел — Ольга смотрит на него как-то уж очень грустно и жалостливо, будто не она была больна, а он. О чем она думала? И что хотела сказать ему перед смертью — и не