Забыв про Гуччи, Полина подобрала мобильник, села спиной кстене и нажала кнопку.

Сейчас. Потерпи. Еще немного.

Долго никто не отвечал, а потом трубку вдруг сняли.

– Ты что, с ума сошла?! Я три ночи подряд не спал.

– Приезжай. – Куда?!

Он ничего не понимал. Наверное, она его разбудила, и, еслион бросит трубку, она ни за что не сможет позвонить еще раз, потому что у неепросто не хватит сил на это.

– Приезжай. Я на работе. Только прямо сейчас. Он помолчал.

– Что случилось?

– Я не знаю. Но, если у тебя есть бинт или пластырь,захвати. Пожалуйста.

– Бинт или пластырь, – повторил Троепольский. Голос у негоизменился: – Что случилось?!

Она осторожно положила на колени трубку с голосомТроепольского внутри, прислонилась затылком к стене – стало еще больнее – изакрыла глаза, из которых по-прежнему капали кровавые слезы.

Так Полина сидела и ждала его, и ей казалось, что он все ещечто-то говорит в трубке, и она знала, что, пока он там, ничего плохого с ней неслучится.

Он приехал очень быстро? или ей так показалось? Когда она вследующий раз открыла глаза, прямо перед собой увидела его джинсовые колени.

– Черт побери, – пробормотал он и присел на корточки передней. – Полька, ты что?!

Это был очень глупый вопрос, глупее не придумаешь, но он такбоялся за нее, пока бежал по ночному переулку, пока совал карточку в прорезьохранного автомата, пока мчался через двор, а потом по лестнице, и на площадкепришлось придержать рукой горло, потому что в нем колотилось сердце, угрожая порватьартерии, или вены, или что там еще есть такого?..

Из располосованной щеки Полины торчал острый кусок стекла, иТроепольский осторожно выдернул его – потекла тоненькая красная струйка, и емустрашно было вытереть ее или как-то задеть, прикоснуться к ней.

– Полька, надо в больницу. У тебя все лицо… в порезах.

– Мне надо умыться.

– Нет, нельзя. Что у тебя с глазами?

Она открыла глаза и посмотрела на него, потом медленноморгнула.

– Не закрывай глаза! – вскрикнул он испуганно, и онавытаращилась на него.

– Как же мне не закрывать?!

– А вдруг там стекло?

– Я пойду умоюсь.

– Да нельзя умываться! Нельзя, если там стекло!

– Проводи меня.

– Полька!!

Она опять, как давеча, встала на четвереньки и попыталасьподняться, опираясь ладошкой о стену. Троепольский поддержал ее.

– Полька, я вызову “Скорую”!

Она не слышала его. Почему-то на ней не было туфель, и отэтого он вдруг перепугался еще сильнее.

Сердце в горле, казалось, лопнуло, и его острые, как стекло,края перерезали все вены и артерии. Что-то горячее полилось внутрь.

– Полька, что, черт побери, здесь произошло?!

– Ты увез мои ключи от машины.

– Что?!

– Я искала в сумке, я же не знала, что ты их увез. Я всевыложила, а потом оказалось, что я забыла на столе ключи от квартиры. Явернулась, а тут… кто-то был.

– Кто?! Кто тут был, Полька?!

Полина покачала головой – она так и не рассмотрела. Виделатолько светящийся монитор, на котором царил шикарный Федин сайт, и большеничего. В комнате было темно.

Она вошла в темную комнату, потому что Гуччи забежал внутрь,и она никак не могла его выловить. И как только она вошла, дверь со всегоразмаха вдруг врезалась ей в лицо, а потом… потом… врезался кулак.

Этот кулак, летящий прямо в ее беззащитные глаза, оназапомнила очень хорошо, как в замедленной съемке – сантиметр за сантиметром, ивсе ближе и ближе, и потом что-то отвратительно хрустнуло, как хребет ящерицы,на которую наступил сапог.

Полина рванулась, и от неожиданности Троепольский выпустилее. Она добежала до узенькой белой дверки, распахнула ее и ощупью открыла кран.Вода веером полетела в белую раковину, и Полина, держась двумя руками за стену,сунула под кран лицо.

Стало больно и очень холодно. Вода, спиралью уходившая вбелую раковину, была красной. Зато ее перестало тошнить.

Господи, как унизительно!..

Он вошел следом и прижал ее боком к себе, и она смоглаотлепить от стены ладони – на чистом кафеле остались красные пятна. Щекиперестало колоть, и вода из красной превратилась в нежно-розовую, иТроепольский сунул ей салфетку, толстую и мягкую.

– Только не вытирай ничего. Промокни просто! Полина послушнопромокнула и посмотрела на себя в зеркало.

Порезов было несколько, и все они еще потихоньку сочились –в основном вокруг глаз и один на веке, довольно глубокий. Глаза были целы,наверное потому, что она видела, как к ней приближается кулак, как назамедленном показе знаменитого нокаута Майка Тайсона, и успела зажмуриться.

Впрочем, если бы ударил Тайсон, вряд ли после этого онасмогла бы рассматривать себя в зеркало.

– Полина.

Слева порезов было почему-то больше, чем справа, наверное,потому, что тот, кто ударил ее, не был левшой.

– Полина!

Федор Греков был левшой – впрочем, не совсем. Он очень гордорассказывал всем, что у него “право-левая симметрия”, и с ложками и вилками онхорошо управляется обеими руками.

– Полина.

Она повернулась и посмотрела на Троепольского. В черныхандалузских глазах были беспокойство и досада, словно он сердился на нее за то,что она попала в такое неприятное положение.

Или на самом деле сердился?

– Расскажи мне быстро, что случилось. Только внятно.

Она переступила ногами. Холодно было стоять в одних носкахна ледяном кафеле. Троепольский посмотрел вниз.

– Где твои туфли?

– Не знаю.

– Тебя что… насиловали?

– На мне нет туфель, а не штанов, – сказала она сердито, и унего чуть-чуть отлегло от сердца.

– Что случилось?

Она приложила к веку салфетку, отняла ее и посмотрела. Кровьвсе еще шла. Троепольский достал из джинсов носовой платок, намочил и прижалсбоку к ее лицу. Она замерла и закрыла глаза – потому что, когда он прижимал еепорезы своим носовым платком, все ее страхи скукоживались и рассыпались в прах,как осенние листья в костре.