юг и на север от Москвы, формируя в районе Калинина и Тулы два мощных ударных кулака. Пока это движение было каким-то неуверенным — Западный фронт генерала Жукова трещал и прогибался, с трудом балансируя на грани коллапса и попадания в новый впечатляющий котел.

Глядя на это шаткое положение, маршал Шапошников уводил резервы на фланги с большой оглядкой. Сталин бесстрастно наблюдал за жаркими спорами начальника генштаба и командующего Западным фронтом, но почти не вмешивался. Шапошникову вождь доверял, но и Жукова знал, как талантливого полководца. Колебался фронт, колебалась и Ставка. Сейчас очень многое зависело от того решатся ли немцы поставить все на одну карту и бросить в бой последнюю мощную ударную силу, припрятанную в рукаве — танковую группу генерала Роммеля.

Наши полеты превратились в рутину. Да, опасную. Да, чрезвычайно полезную, но уже многократно отработанную и не предвещавшую никаких сюрпризов. Способы уклонения от встреч с немецкими ночными истребителями мы довели практически до совершенства, и старший лейтенант Калина безупречно выполнял необходимые маневры.

Два сбитых нами на прошлой неделе «дорнье» отбили у немцев охоту соваться к нам поодиночке, а когда они собирались в группы, мы предпочитали отойти вглубь своей территории и появиться вновь уже на другом участке фронта.

Вот только в этот раз что-то в тактике немцев изменилось. Я уже привык к присутствию в ночном небе над линией фронта десятков немецких самолетов. В основном это были «юнкерсы» Ju-88 и «штуки», барражировавшие в своем неглубоком тылу в ожидании открытия огня русскими гаубицами и батареями реактивной артиллерии. Кроме бомбардировщиков в воздухе находились и прикрывавшие их ночные истребители.

У немцев, как и у советской стороны, число летчиков, способных уверенно летать ночью, было сильно ограничено. Они считались элитой, ведь ночные полеты требовали специфического опыта, и, пожалуй, даже таланта. Слишком трудно ориентироваться в непроглядной темноте, зачастую определяя свое местоположение только по карте и приборам. Что уж говорить о необходимости вести в таких условиях бой? Поэтому массовых ночных сражений в воздухе не происходило, хотя отдельные стычки все же случались, и охраной своих бомбардировщиков немцы не пренебрегали.

— Нас обнаружили, — сообщил я старшему лейтенанту, увидев как отметки двух ночных истребителей противника меняют курс и начинают сближаться с нашим Пе-2. — «Дорнье» и «сто десятый». Заходят с северо-запада. Высота четыре тысячи.

— Двое? — удивился Калина, — обычно меньше, чем вчетвером они к нам не лезут. Жду указаний.

— Курс пока не меняем. Чувствую я, они нас отжимают от каких-то вкусных целей на земле. Поднимись немного, старший лейтенант — не стоит давать им зайти сверху.

* * *

— Вижу русского, — доложил бортмеханик, глядя на три небольших круглых экрана радиолокатора. — Высота три двести. Скорость четыреста шестьдесят. Курс почти точно на юг.

— Уверен, что это он? — уточнил обер-лейтенант Беккер. — У нас нет права на ошибку — если русские узнают, что мы доставили сюда «Комету», эффект внезапности будет потерян.

— Думаю, это он, — ответил бортмеханик, но уверенности в его голосе Беккер не услышал.

— Подойдем ближе, — решил обер-лейтенант, — Подай ведомому световой сигнал «делай, как я».

Радио по-прежнему работало отвратительно, и немецким пилотам приходилось прибегать к, казалось бы, давно ушедшим в прошлое способам связи.

— Если это русский стрелок, он нас не испугается, — озвучил свои соображения Беккер, — но, скорее всего, как-то отреагирует, чтобы занять более выгодное положение для отражения атаки. А если нет, то заметит он нас только когда мы начнем рвать его из пулеметов и пушек.

— Пе-2 начал набор высоты, — откликнулся бортмеханик.

— Это он, — с удовлетворением в голосе произнес Беккер, — увидел, что мы изменили курс, и собирается нас встретить в наиболее удобной позиции. Готовься к сбросу сигнальных бомб.

Бортмеханик сверился со специальной таблицей условных сигналов, врученной ему перед вылетом, провел необходимые расчеты и доложил:

— Готово, герр обер-лейтенант.

— Сброс!

Пять небольших бомб покинули бомбовый отсек «дорнье». Над ними раскрылись парашюты, и спустя тридцать секунд в небе над линией фронта вспыхнули пять ярких точек разных цветов.

Служба наземного наблюдения приняла сигнал и передала его по телефону в штаб авиагруппы, откуда информация о местоположении и курсе русского самолета немедленно ушла на секретный объект Абвера в двадцати километрах от Можайска.

— Лейтенант Ралль, примите координаты и курс цели, — раздался в наушниках Гюнтера голос полковника Рихтенгдена.

— Я готов, герр оберст, — ответил пилот, приняв целеуказание.

— Взлет разрешаю.

Пилот секунду помедлил, сдвинул в сторону предохранительную скобу и плавным движением включил тумблер запуска двигателя. После получения приказа на взлет его захлестнула волна паники, но, как это всегда бывало и раньше, стоило Гюнтеру коснуться органов управления самолетом, как к нему возвращалось спокойствие и уверенность.

Загудели турбонасосы, подавая в камеру сгорания окислитель — стабилизированную перекись водорода, и горючее — смесь метанола и гидразин-гидрата. Система зажигания двигателю не требовалась — при слиянии окислителя и горючего химическая реакция начиналась сама.

Ракетный двигатель с ревом выбросил из сопла длинную струю огня, ударившую в бетонные плиты полосы, и Me-163 рванулся вперед, начиная первый в истории этой планеты боевой вылет реактивного истребителя.

* * *

Немцы вели себя странно. Казалось бы, они сближались с нами для атаки, но делали это как-то неуверенно. Между собой они общались световыми сигналами, что, конечно, обеспечивало какую-то возможность связи, но в бою имело крайне низкую эффективность.

В роли ведущего выступал «дорнье», а чуть отставая от него, шел «мессершмитт-110». Подбирались они к нам по весьма замысловатой траектории, как будто специально оттягивая момент выхода на дистанцию эффективно огня.

Меня такая тактика противника вполне устраивала — чем медленнее сближение, тем больше у меня будет времени на прицельный огонь до того, как немцы смогут ответить мне тем же.

Сбоку, откуда приближались самолеты противника, замелькали вспышки, и в воздухе засверкали росчерки трассеров — «дорнье» открыл огонь. С пятисот метров! Естественно, немец не попал, зато вызвал у меня закономерный вопрос: «что это было?».

Между тем странный спектакль в ночном небе повторился. На этот раз нас обстрелял Me-110. С тем же результатом.

— Старший лейтенант, ты что-нибудь понимаешь? — задал я вопрос командиру экипажа Пе-2, но выслушать ответ не успел. Меня отвлекла резкая вибрация импланта, подававшего сигнал тревоги.

В воздухе появилась еще одна отметка вражеского самолета. Пока я раздумывал над странностями поведения двух немцев, новое действующее лицо успело нарисоваться на сцене, причем весьма впечатляющим образом. Такой скорости пилотируемых летательных аппаратов я в этом мире еще ни разу не видел, хотя теоретически о существовании подобных разработок знал. Но уж точно не ожидал увидеть ЭТО здесь!

— Уходим, старший