и звездная роль, ставки в игре очень высоки и прекратить ее никому не позволят. Обстоятельства жизни с годами стали не легче, но разнообразнее: у кого-то появилась возможность растить ребенка самой, кто-то может позволить себе няню, сценариев стало на порядок больше. Но «карта мира», усвоенная поколение назад, так быстро не меняется.

В консультативной практике чуть ли не каждый третий запрос – «про маму». Старшая женщина часто видится как всемогущая, но при этом невероятно уязвимая: а вдруг обидится, а вдруг заболеет? Ее критика ощущается как убийственная – без дистанции и без малейшей иронии, всерьез, по-детски: я так старалась, я же хорошая, а она… Действительно ли таковы матери, или это в большей степени обиженный детский взгляд недолюбленных дочерей – вопрос теоретический: кто пришел на консультацию, тот свою субъективную картину мира и принес. Но если подумать о том, откуда в этих отношениях столько боли, борьбы, жалости и беспощадности и почему обе женщины отчаянно не хотят взрослеть, нельзя не вспомнить наши общие «легенды и мифы материнства» и суровые факты, стоявшие за ними.

За бесконечной «портретной галереей» вздорных, во все вмешивающихся и никогда не бывающих довольными матрон скрывается их давняя детская тоска по вечно работающей маме, их собственное «обломанное» материнство не таких уж давних времен, бессознательная надежда получить то, что было отнято – но там, где получить этого нельзя: у детей и внуков. А если посмотреть на все это еще с одной стороны, то поражает и восхищает невероятная живучесть семьи как таковой: что только с ней не делали, как только не уродовали и не вмешивались, – а она приспосабливалась и продолжала выполнять свое назначение, как могла. Ценой личной свободы и развития отдельных людей – да, к сожалению. Такие дела.

Но, как говорила (хриплым прокуренным басом) одна старая и знаменитая профессор-педиатр, по-своему утешая встревоженных мамочек: «Мы выросли – и они вырастут».

Вернемся к письму Лики и посмотрим на него чуть иначе. Мама – носительница традиционного взгляда на семью как на организацию, которой следует верно служить, и мало ли там чего кому хочется. Она сама, конечно же, этой организацией руководит и решает, «брать ли на работу» дочкиных женихов – вакансия есть, но кандидаты ее не устраивают. Возможно, в свое время она так же подчинялась старшим женщинам своей семьи. Возможно, сбежала, сделала по-своему и не слишком преуспела: ее бесконечные упреки по поводу короткого и нелепого брака дочери кажутся проекцией собственного «брачного неуспеха». Сейчас ее семья – это она сама и дочери. А подчиненный, как известно, «должен быть трепетен» – и дочерей следует держать именно в этом состоянии. Мама ездит к армянской родне примерно так, как наши руководители ездят на продвинутые управленческие тренинги: прикоснуться к исходной модели и в очередной раз убедиться, что руководишь правильно.

Лика верит в выбор, свободу и самореализацию. В этой системе семья – это пространство потенциала развития, в семье должно быть хорошо всем, иначе зачем она? Надо договариваться, уважать друг друга, доверять и «работать над отношениями». Эта вера не хуже и не лучше, просто новее: она появилась тогда, когда семья перестала быть единственным способом экономического выживания, единственным «тылом». Не случайно для Лики именно работа – «место силы». Там ей хорошо, там она взрослая молодая женщина с профессией и красивой подписью, там просвещение и прогресс. Дома же девушка оказывается в совершенно другом укладе, в другой системе правил. Она с ними не согласна, но выросла именно в этих правилах, они у нее внутри – как можно ослушаться маму? Объясняя мамино поведение психологическими причинами – ревность, отсутствие женского счастья и прочая – она пытается привнести в дом свою «библиотечную» взрослость, порассуждать как разумная молодая женщина, способная понимать других. Но старые правила все равно живут у нее внутри – когда доходит до дела, она подчиняется им. Это внутренний конфликт, с которым можно было бы работать долго и глубоко. В жизни Лике придется выбирать – и что бы она ни выбрала, это будет не безболезненно.

Получается, что по сути письма «от руки» очень похожи на остальные – нет в них ни особых тем, ни невероятных сюжетов. Просто в них вложено больше личного и больше усилий, а самих их намного меньше, поэтому они и воспринимаются почти как разговор «вживую». И есть, конечно, особая радость и особый интерес в том, чтобы разглядывать подпись, буковки, расположение на листочке и сам листочек. Интерес этот совершенно не «детективный», да и я не графолог – просто любая вещь, сделанная руками, говорит чуть больше. Читая рукописное послание, следуешь за автором «след в след», иногда даже вздохнешь ненароком именно там, где видны явные следы паузы – буковка в раздумье обведена несколько раз, к примеру.

…Говорят, в каком-то книжном магазине продавалось репринтное издание дореволюционных прописей со всеми положенными росчерками и завитушками – вот красота, наверное! И правда, есть что-то успокаивающее и обнадеживающее в этих буквах с наклоном, нажиме или его отсутствии: как будто есть время подумать и когда пишешь, и когда читаешь. Хорошо, когда есть время подумать, рассеянно рисуя на полях какую-нибудь ерунду. Спасибо всем, кто дал себе труд написать от руки – за прошедшие годы этих писем тоже накопилось изрядно, обо всех поговорить невозможно, но четыре письма выбрать было почему-то легче, чем из потока электронной почты.

Не купить ли тетрадочку дореволюционных прописей? А то мой собственный корявый почерк пропадет окончательно…

Вот такое маленькое лирическое отступление про письма от руки. И в них отдельная радость и интерес – где человек думал и точку обвел, а где с черновика написал… Но до этого читателю нет никакого особого дела – это просто наша кухня, расклеивание конвертов и наблюдение за почерками… Ее все меньше, она меняется. Раньше по содержанию «письма от руки» бывали зачастую от очень неблагополучных людей, которые правда не знают, что делать в этой жизни, и помогать себе никак не умеют, и думать про свои дела не умеют. Увидишь, бывало, мятый конверт с дальним обратным адресом – и сразу повеет чем-то безнадежным, тяжким. Таким, чему никакой ответ не поможет…

Сейчас ситуация изменилась: люди пишут в журнал от руки по каким-то другим причинам – скорее, по ситуативным. А так – письма и письма, просто как все, что сделано руками, они больше говорят об авторах.

Было время, когда многие сетовали: люди перестали писать письма, телефон и телеграф убили эпистолярный жанр! А до того было много разговоров о том,