Меня никто не преследовал. Я оторвалась.

Я перешла на трусцу, потом на шаг. Иглы дождя кололи мое лицо. Внезапно я сообразила, что выбралась на опушку леса. Выйдя на пешеходную тропу, я двинулась по ней. Вскоре бешеное возбуждение отступило, все посторонние мысли улетучились из головы — остались лишь звук шагов да грязь под ногами. Она была повсюду, вязкая и черная, словно деготь.

Джим.

Было так темно, что я почти ощущала его незримое присутствие рядом со мной.

Мне так хотелось наорать на него, потребовать ответа. К чему столько секретов? Джим был картиной, которую я всегда считала единственным и неповторимым шедевром. А оказалось, что существовали бесчисленные версии этого полотна, миниатюрные акварели и грубые карандашные наброски, дешевые репродукции за девяносто девять центов, которые продают в сувенирных лавках при аэропортах. Да, ни одна из них не могла сравниться по красоте и сложности с моей картиной, но на всех было изображено одно и то же, что делало мое сокровище не таким уникальным. У Виды была своя версия. У мистера Джошуа — своя. У Уитли — своя. И даже у Марты — так странно прозвучали ее слова: «Гитара Джима была у меня». Ее чувства к Джиму вырвались на поверхность — сильные, непонятные, едва сдерживаемые — и снова скрылись в глубинах ее души.

Дождь усилился, гром грохотал все громче.

Я продолжала идти. Время от времени я с отвращением готова была поклясться, что в свете молний видела Хранителя, одетого в свой непромокаемый плащ. Он шел по лесу, пробираясь между деревьев, но когда я останавливалась с колотящимся сердцем и принималась вглядываться в темную чащу, там никого не оказывалось.

Вскоре я начала чувствовать свинцовое притяжение Никогда — знакомое покалывание, зарождающееся в ступнях и ползущее все выше и выше.

Тропа вывела меня на поляну, где бушевал сильный ветер; везде валялись гигантские деревья. Прищурившись, я разглядела раскидистый дуб, качавшийся на ветру в нескольких ярдах передо мной. Внезапно он рухнул с оглушительным треском, и весь лес отозвался грозным эхом.

Я застыла от испуга.

Вновь раздался громкий треск, совсем рядом со мной. Обернувшись, я увидела еще один исполинский дуб, готовый упасть. Я попыталась отойти, но мои ноги увязли в грязи, похожей на цемент. Изо всех сил рванувшись вперед, я высвободилась в тот самый момент, когда дерево с грохотом обрушилось на землю всего в нескольких дюймах от меня, так что дрожащие ветви задели мою голову.

Что происходит?

Я подняла голову и попятилась, пытаясь отодвинуться хотя бы еще на шаг, но плюхнулась лицом в грязь.

Близилось отключение Никогда. Одиннадцать целых и две десятых часа подходили к концу. Я ухитрилась перевернуться на спину и, задыхаясь, попыталась разглядеть небо сквозь струи дождя. Казалось, будто меня заживо погребают миллионы монет, сыплющихся с небес: тело все глубже и глубже уходило в грязь. Еще немного — и мои руки и ноги оторвутся и растворятся.

В нескольких шагах от меня начало шататься еще одно дерево.

Последняя моя мысль была панической: я умру здесь, так и не узнав разгадки. Признания Виды Джошуа и Уитли ни на дюйм не приблизили меня к ней. Неужели я так и не узнаю, что на самом деле случилось с Джимом? Как мне победить в голосовании и вернуться обратно к жизни?

И тут я поняла, что надо мной возвышается темный силуэт человека с жестоким взглядом.

Хранитель.

— Древо в темноте растет. В замке кто приют найдет? Где мне предел, где мне прозренье? Смертельный яд мне даст забвенье.

Дуб рухнул прямо на меня, я закричала — и все вокруг померкло.

Я очнулась, хватая ртом воздух, на заднем сиденье «ягуара», между Мартой и Кипом.

Сердце все еще колотилось после пережитого: исполинское дерево, падающее на меня, попытки вырваться из цепкой, точно трясина, грязи, внезапное появление Хранителя и загадочное стихотворение, которое он продекламировал.

Меня мутило, но времени на раздумья не было. Марта с Киплингом уже выбрались из машины и бросились к дому. Я помчалась за ними. Все мы, похоже, боялись, что Уитли там не окажется: униженная разоблачением, а может, даже испугавшаяся, что мы возложим на нее ответственность за гибель Джима, она пустится в бега.

Однако мы обнаружили ее на кухне вместе с Кэнноном. Судя по невеселым лицам обоих, они вели серьезный разговор, может, даже спорили.

Лицо Уитли было мрачным и заплаканным, но во взгляде сквозило облегчение.

— Уитли хочет кое-что рассказать вам, — объявил Кэннон.

Слабо улыбаясь, она вскинула на нас глаза:

— Простите меня. Простите меня за то, как я поступила с Джимом. И с другими учениками. За то, что так долго обманывала вас. Это было отвратительно. И глупо. Это могло сломать мне жизнь. И едва не сломало. Но я клянусь всем самым дорогим, что не имею отношения к смерти Джима. Понимаю, что теперь вы вряд ли поверите мне. Но мы выясним, что случилось с ним в ту ночь, и вы поймете, что я невиновна.

Киплинг с Мартой, внимательно смотревшие на нее, похоже, приняли это объяснение и кивнули. Я тоже кивнула.

И все же, учитывая, что Уитли так долго водила нас за нос, мне пришлось напомнить себе, что она вполне может говорить неправду и сейчас. Я не могла представить себе, как она сознательно причиняет зло Джиму, но нельзя было забывать, что она способна на многое в припадке ярости и что, как теперь обнаружилось, у нее имелся мотив. Если Уитли верила в то, что Джим намерен выдать ее секрет — и что начальство, а главное, Линда узнают, чем она занималась, — не так уж сложно было поверить в то, что она попытается предотвратить это любой ценой.

Вдруг я поняла, что все взгляды устремлены на меня.

— Что такое? — буркнула я.

— Мы хотели спросить, что ты думаешь о признании Виды, — сказала Марта.

— Наверное, я ей верю, — пожала плечами я.

— И я тоже, — криво усмехнулся Киплинг. — Такие, как Вида, не очень умеют врать. Сколько раз она назвала Джима гением? Удивительно, как она не предположила, что Джим воскрес из мертвых, как Иисус. — Он посмотрел на меня. — Ты же знаешь, я страшно любил его. Но эта манера собирать вокруг себя обожателей порой могла вывести из себя. Самолюбие у него, не тем будь помянут, было, прямо скажем, раздутым.

— Он это делал не специально, — возразила я. — Людей тянуло к нему.

— Не специально! — передразнил меня Киплинг. — Ну да, конечно. Все равно как если я встану в грозу посреди футбольного поля с железным прутом в руках, а потом скажу: я не виноват, что меня ударило молнией.

— Вида особенно восторгалась его стихами для мюзикла, — сказала Марта.

— Ну да. Это ж озарение сверху. Что-то с чем-то. Помните, как он несколько недель подряд не мог написать вообще ничего, кроме жалких рифм в духе Эм Си Хаммера?[18] Страдал, что исписался и не может выдавить из себя ни строчки, просто вынес мозг всем окружающим. А потом вдруг — раз! — и выдал шедевр. — Киплинг мечтательно взмахнул рукой. — Что ни текст, то жемчужина. Один другого лучше. И все о том, как нестерпимо больно быть молодым и полным жизни.