На картине, вынужденно занявшей его, гигантский лось валился с подкосившихся ног в снег, суля застывшим в отчаянном махе копытом смертельную опасность охотнику-гному, подчиненному общей гиперболе и подбежавшему по простоте души (собственной или авторской) слишком близко. Картина была невелика, и Нежину, бесхитростному даже с учетом прищура, виделся исполинский хтонический ворон, вырывающийся с грохотом сквозь излом льда на поверхность вечной мерзлоты, отбрасывая при этом и случайного путника, и его скорченную тень.

Под восставшим повелителем воронья расположилась на диванчике пара, которую Нежин до поры до времени не замечал вовсе, никак не пресыщаясь собственной придурью. Однако и паре было не до него.

Мужчина – явно старше и прожорливей – подозрительно блистал глазками, а на толстых неровных губах застыла настойчивая улыбка. Женщина – пожалуй, что и одних лет со спутником, но заметно свежее на вид – была переполнена нескрываемой тоской и моментами бросала малоприязненный взгляд на мнущие ее без устали красноватые руки, да и на все вокруг. Подобное сообщество настроений встречалось Нежину сравнительно нечасто, но и не редко. Они сидели – мужчина беспокойно, женщина соляным столпом – и, кажется, ничего не представляли об ужасе, запечатленном кем-то неизвестным в изголовье их подневольного ложа. Ухо Нежина без труда различало шелест многодневной щетины о холщовый воротник, а сам он – не без довольства – высмотрел в пыльном узоре барсука, а на лице картинного охотника – блаженство, точь-в-точь как у томящегося ниже.

Ольга так и не вернулась. Вместо нее явился странного вида служащий и, не справившись даже об имени, потребовал идти за собой. Нежин недоверчиво замер, но, вспомнив о строгости в прощальном Ольгином взгляде, все же последовал за незнакомцем, держась на порядочном отдалении. Насколько тот уверенно и ровно переставлял ноги, настолько Нежин старался придать своей походке расхлябанность, законную для него по свидетельству одного высокого чина.

Небрежность движений, стоит отметить, назло всем стараниям выходила с фальшью. Человек привел Нежина в один из кабинетов и незамедлительно удалился. Пока Нежин ждал, из головы у него не шла вычурная сутана, в которую был обряжен провожатый. Прежде таких он не видел. Скучать долго не пришлось. Нежин даже не успел толком осмотреть убранство посещенного им помещения – вполне убогого чулана со скромным набором сугубо медицинской мебели.

Дверь отворилась, и в кабинет, посреди которого растерянно стоял, поджав одну ногу, Нежин, бесшумно вошел очередной незнакомец. Вороной блеск волос и тучность впечатляли. На сей раз наличествовал белый халат, по которому Нежин заключил, что перед ним лицо полномочное, действительное, как выразились бы прежде, и скорее всего призванное врачевать, нежели выпекать галеты. Однако из-под халата выглядывал черный подол – по-видимому, все той же сутаны, что и на предшественнике.

Человеку было, похоже, весьма жарко в его облачении, но, увидев Нежина, он застегнул халат на последнюю пуговицу у самого горла.

Нежин не двинулся с места. Доктор положил на кушетку перламутровую папку, которую принес в руке, и, потирая ладони, молча обошел Нежина кругом. Кашлянул в кулак и строго повелел раздеваться.

Лицо странного эскулапа кроме сытости выражало усталое высокомерие. Его, очевидно, мало что смущало, а судя по морщинам вокруг полуприкрытых глаз, эпидемию он пережил уже за работой.

Нежин, ощутивший нагим телом холод, был тщательно осмотрен. Его просили поднять то одну руку, то другую, то обе сразу, повернуться, наклониться, не дышать и так далее. Затем, предложив сесть и ничего не упомянув про одежду, доктор завел длинный разговор. Он подошел настолько издалека, что стало примерно ясно, насколько значимой работой он занят и сколько, соответственно, выделяет он времени на каждого такого, с позволения выразиться, пациента. Были вопросы о родителях, о наличии в семье других детей, об отрочестве. О всевозможных пагубностях и излишках и о том, почему на эти вопросы даны настолько категоричные ответы. И далее – о сне и бодрствовании, о жизни и смерти. Нежин уже боялся, что следующей темой будет «добро и зло», но вместо все расширяющихся общностей речь как-то внезапно пошла о таких частностях, что Нежин обильно покраснел и в тот же момент явственно ощутил, насколько гол.

В определенной мере удовлетворившись, доктор пригласил Нежина пройти за дверь, на которую указал для верности холеной бесполой рукой с красноглазым перстнем. Нежин со звуком отклеился от клеенчатого сиденья и все так же сгорбленно последовал мановению. За дверью оказалась маленькая комнатка. Теснота усугублялась тяжелым белым занавесом, натянутым от стены до стены. Нежину хватало места лишь для того, чтобы стоять неподвижно, не касаясь потертых стен, на одной из которых на уровне ягодиц красовалось расплывчатое желтоватое пятно. Собственно, и сесть было не на что. Кроме портьеры, Нежина ждала лишь лампа на потолке и муха по соседству с ней.

Колыхнулось полотно, и хлопнула по другую сторону дверь. Нежин замер. При всем небогатстве обстановки его внимание было целиком занято, и он как-то не обдумывал происходящее, отнюдь. Приятный, но странно выразительный женский голос обратился к нему по имени. Нежин неуверенно откликнулся. Далее голос без обиняков мягко, но все же повелел приблизиться к ширме и поместить в отверстие… Нежин не поверил своим ушам. Он вопросительно взглянул на муху, которая, по всему вероятию, была осведомлена о происходящем. Но та презрительно хранила молчание и даже не двинулась с насиженного места. Нежин опустил взгляд и тут же заметил в белой ткани круглое отверстие – ровно напротив паха. Все же для Нежина оно оказалось высоковато, и чтобы послушно выполнить повеленное, он был вынужден приподняться на носках.

Происходящее с противоположной стороны заставило Нежина покрыться потом с головы до ног. Он почувствовал чьи-то теплые прикосновения, вовсе не напоминающие исследование, по крайней мере в том виде, что обычно представлялся Нежину. Он невольно отшатнулся, но его не пускали. Постепенно пришлось догадаться, чего желает невидимая особа с невозмутимым голосом. При определенном усилии зрения она очерчивалась за белым холстом темным сгорбленным силуэтом.

Полностью неразрешимым для Нежина осталось недоверие к его, так скажем, самоуправству в данном деле. Он сжимал до боли губы и закрывал ладонями лицо. От унизительности положения его тело долго сохраняло совершенное равнодушие. Нежин, за слепленной из стыда маской мучимый во много раз сильнее, наконец решил сделать все, чтобы как можно раньше покинуть этот гадостный застенок. Незадача же свелась к тому, что, кроме как победоносно возложить руки на бока, делать ничего не оставалось. Насколько было возможно, Нежин оглядывался по сторонам, ища в поле зрения хоть какой-нибудь поощрительный элемент, но все было напрасно. Икры отчетливо ныли, а в призываемых на помощь фантазиях царила такая же молочная белизна, как на стенах, на потолке… Нежин уцепился нарочно прикрытыми глазами за черное пятнышко около яркого мерцания лампы. Голова плыла под гул весел в ушах. Пришвартованный колосс покачивался. В какой-то причудливый миг мерное жужжание и черная точка, совокупившись в какой-то невозможный сплав, коснулись самого глубокого нутра и, размножившись там до спутанных видений, вывели из прежнего безмятежного резонанса. Нежин почувствовал, как от крошечного всплеска по животу пошло тепло, а в воображении стали разгульно почковаться жалованные некогда округлости, блестящие полуоткрытыми ртами, надсаживающимися в вибрирующих постанываниях. Чистота и утонченность молодых медсестер и верные движения тысяч белошвеек. И вот резкость внезапно вернулась к закатившимся глазам, над запрокинутой головой из мути брызнул слепящий свет лампы, и Нежин сдался.