на подушку. Его дыхание дрожит на моей коже, и затем следует самое дорогое мне слово в целом мире:

– Джунбаг.

Я с содроганием втягиваю воздух, сдерживая очередной приступ кашля:

– Я больна, Брант. Я очень тяжело больна.

– Я знаю.

– Мне нужно лекарство.

Брант переплетает свои пальцы с моими, а затем помогает мне перевернуться на спину. Каре-зеленые глаза смотрят на меня сверху вниз. Его радужки как почва и поляны, и при взгляде на них мне хочется резвиться на открытых лугах и разбить сад при первых красках дня.

Но не сегодня… Я слишком больна.

– Я хочу показать тебе кое-что, – говорит Брант, его темно-каштановые волосы волнами падают на глаза. Он с улыбкой убирает их назад. – Ты готова?

– Я… я так не думаю. – У меня во рту пересохло, как будто я подавилась ватными шариками. Я моргаю, всматриваясь сквозь лихорадочную дымку так, чтобы рассмотреть маленькую темную родинку под его нижней губой. Она растягивается, когда он улыбается. – Мне, наверное, нужен доктор. У меня зубы стучат.

– Я знаю, что тебе поможет. Пойдем.

– Куда мы идем? – Любопытство вытаскивает мое обессиленное и мокрое от пота тело из мягкого покоя моей кровати. Брант обхватывает меня рукой, поднимая на ватные ноги. – Это далеко?

– Не слишком далеко. Всего лишь выше радуги.

Я крепко сжимаю его руку для опоры:

– А?

– Давай.

Виски пульсируют в такт биению сердца.

Я держусь за руку Бранта обеими руками, когда приступ кашля сгибает меня пополам.

– Кажется, у меня грипп, Брант. Или мононуклеоз[24].

– Это пневмония. С тобой все будет в порядке.

– Пневмония? Дедушка умер от пневмонии, – говорю я ему, от охватывающего меня чувства паники в висках начинает пульсировать еще сильнее.

Брант поддерживает меня в вертикальном положении, от него пахнет мылом Ivory и мятной жвачкой. Иногда эти запахи смешиваются с ароматом трав, так как он всегда готовит на кухне. Базилик, тимьян, шалфей. Запахи спокойствия и уюта. Он смотрит на меня, ямочки так выделяются на фоне острых скул.

– Но ты не умрешь, – говорит он. – А теперь открой глаза.

– Мои глаза уже… – Мои слова обрываются, когда передо мной появляется огромный за́мок, высокий и величественный, построенный из розовых кирпичей и лимонных леденцов. Он стоит среди парящих облаков и разноцветных звезд. У меня перехватывает дыхание.

– Где мы?

– Я же сказал тебе, Джунбаг, – отвечает Брант, отпуская меня и шагая вперед. – Выше радуги.

– Это все нереально. Это же просто песня.

Теперь он в смокинге цвета яиц малиновки, из которых вылупились птенцы у нашей входной двери прошлой весной. Их гнездо было свито на пасхальном венке, который мама сделала из соломы и веточек.

Как раз когда эта мысль приходит мне в голову, три птенца малиновки пролетают мимо меня, и, клянусь, они машут мне своими трепещущими крылышками.

От этой лихорадки у меня уже галлюцинации.

Я тру глаза – в сознании все путается и зрение расплывается.

– Брант, подожди… н-не оставляй меня здесь одну.

– Я никогда не оставлю тебя. Я люблю тебя.

– Насколько сильно? – Я не знаю, почему я спрашиваю об этом, но я спрашиваю.

– Как до луны и обратно. – Брант замолкает, хмуря брови. – Нет, этого недостаточно. Как насчет… выше радуги и обратно, – останавливается на этом он. Затем подмигивает. – Поторопись, Джунбаг. Ты не можешь опоздать на свадьбу.

Свадьба?

Я не готова. Я не подготовила речь, не приготовила подарок, у меня нет красивого платья. На мне спортивные шорты и старая футболка для танцев, промокшая от пота.

С трудом двигая ногами, я мчусь вперед по кирпичам пастельных цветов, пытаясь догнать Бранта. Он исчезает в роскошном фойе, весь мерцающий золотой пылью пикси[25].

Знакомый голос приветствует меня, когда я вхожу внутрь:

– Джун!

Я поворачиваюсь налево и вижу копну темно-красноватых волос, струящихся по изящным плечам. Она мчится ко мне.

Венди Нипперсинк.

Это не сон. Это кошмар.

Я поджимаю губы:

– Что ты здесь делаешь?

– Я кое-что тебе принесла, – говорит она воркующим голосом. Поправляя сверкающую диадему на густой шевелюре, она наклоняется и щипает меня за щеку. – Красивый подарок для красивой девушки.

Я морщу нос.

Венди всегда хорошо ко мне относилась, поэтому иногда я чувствую себя виноватой за то, что она мне не нравится. Но она не всегда хорошо относится к Бранту, а это самое главное для меня.

Я хочу, чтобы он расстался с ней навсегда.

Она проводит рукой по моим каштановым волосам, и они струятся между ее пальцами.

– Я назвала его Руперт.

– Его?..

И тут появляется единорог.

Я вскрикиваю.

Венди прижимает палец к моим губам, успокаивая.

– Ш-ш-ш. Ты напугаешь его. Руперт не любит громкие звуки, замкнутые пространства или двойные отрицания.

– Что происходит?

Она поглаживает призму яркого меха и смотрит на меня так, как будто это она находится в полном непонимании.

– Он тебе не нравится?

Руперт фыркает.

– Где я? Как это возможно? Почему здесь единорог?

– Он здесь из-за свадьбы, конечно же.

От царящего здесь дурмана у меня перед глазами пляшут огоньки. Я прижимаю тыльную сторону ладони ко лбу, делая глубокий вдох. Когда я захлебываюсь в кашле, меня осторожно гладят по спине. Я массирую горло, затем оглядываюсь назад.

Я не верю своим глазам.

Это мать Бранта.

Она выглядит точно так же, как на фотографии с рождественского украшения: у нее волосы цвета масла какао, а взгляд мягкий, словно мармелад. Совершенная теплота и нежность.

– Я… я… я не понимаю…

– О Джун. Я так счастлива.

– Но ты…

– Умерла? – Она улыбается, опустив голову. – Наверное, да. Но выше радуги властвует волшебство… если ты осмелишься мечтать.

Мама Бранта словно плывет по длинному коридору, и я следую за ней. Жар спускается ниже и обжигает мне уши и шею. Она ведет меня в комнату в викторианском стиле – или комнату, которую я ожидала бы увидеть в старые времена: со старинной мебелью, пестрыми обоями, тяжелыми портьерами и в цветах драгоценных камней.

Мама Бранта, кажется, ее звали Кэролайн, постукивает щипцами для завивки волос по верхушке резного кресла.

– Ну же, Джун. Давай приведем тебя в порядок, прихорошим, разоденем.

– Мне жаль, но я слишком больна. – Меня начинает пошатывать, лихорадка усиливается. – Я не смогу пойти на свадьбу.

– О, но ты должна. Ты же невеста.

Что?

– Да, Пич, ты не можешь нас всех бросить. Я потратил часы на написание этой речи.

Я оборачиваюсь и замечаю Тео, развалившегося на цветочной софе. Он прочищает горло, листок бумаги зажат в кулаке. Он также одет в изысканный смокинг.

– Тео?

– Когда-то давным-давно моя мама ждала ребенка, и я