Некстати вспомнилось, что Сильвии всегда нравилась осенняя пора, а имбирно-тыквенный латте в картонных стаканчиках приводил её в полный восторг. Когда-то ей нравилось сидеть в уголке на его репетициях, покачивая таким стаканчиком в хрупких ладонях. Увлеченный музыкой, Эндрю порой не обращал на неё внимания, забываясь в звуках и ритмах. Может, это её и задевало? Или просто нравилась мысль о романе с рок-музыкантом, который потом просто надоел?

Их прошлая осень была наполнена страстными поцелуями и долгими ночами в мерцании свечей, а в этом году дни казались зябкими и тоскливыми. И с ощущением чужих смертей за спиной.

В которых виноват только он сам.

Эндрю поёжился, сунул руки в карманы потрепанных чёрных джинсов, стараясь отогнать непрошеные, но такие навязчивые мысли — других проблем хватало.

Одетт сидела за дальним столиком у окна и потягивала из трубочки яркий оранжевый коктейль. Тёмные очки плотно закрывали глаза, но она сразу же подняла голову при звуке его шагов и лёгком скрипе ножек стула. Порой Эндрю забывал, что она сама — ведьма, которая умеет, возможно, куда больше, чем Шеанна. Для него самого она была загадкой, но без какого-либо налёта романтических чувств, скорее, той, кто буквально носит на себе тонкую завесь древнего колдовства. Дремлющего, но не менее опасного, чем его собственное.

Про Одетт Эндрю узнал уже после всех ритуалов отца. Первое, что он о ней помнил — равнодушный взгляд, который скользнул по нему, как шелест ночного ветра. Мама рассказывала, Одетт была из немногих, кто владел долгой жизнью. Не бессмертием, а именно долгими столетиями, за которые легко можно было умереть. Таких колдунов и ведьм остались единицы, и почти все жили уединенно, как отшельники. Одетт же двигалась вместе с миром, и мама всегда говорила, что её движение напоминало гибкий танец, узор, который вплетается в то, что вокруг. Но в отличие от сестры, Эндрю так и не подружился с ней близко.

Он отлично понимал, почему Одетт не хотела делиться всем, что знала. Когда живёшь слишком долго, то любые тайны, доступные тебе, могут обратиться в тонкое оружие в умелых руках.

Интересно, тот, кто отнял её глаза, тоже так считал? Или это просто ингредиент для зелий? Важны ли для неё жизни других или она легко посмотрит на чужие смерти, пожав плечами? Эндрю почему-то так не казалось. Отец часто говорил, что стоит осторожничать с доверием и теми, кого подпускаешь слишком близко, такая подозрительность отчасти передалась и Кристоферу. А у него не хватало здорового цинизма.

Раздался звук, когда заканчивается напиток, но его ещё тянут через соломинку, и Эндрю понял, что замер в своих мыслях под непроницаемым чёрным взглядом.

— Спрашивай, — небрежно махнула рукой Одетт.

— Что за ворон вчера прилетел? Почему вороний колдун?

— Твой отец всегда верил, что кровь твоей семьи связана с воронами. Что когда-то ваши предки могли обращаться в этих птиц и видеть куда больше. Ты никогда не думал, почему у других семей колдовство строго одно — касания смерти, знахарство, умение создавать артефакты, а у вас троих вразнобой?

— Я спрашивал отца, и он всегда отвечал весьма туманно. Я к середине его монолога вообще забывал, о чём спрашивал!

— Он был мастер в этом, да… думаю, у него просто не было подтверждения. Я скажу тебе. Потому что вы все трое владеете восприятием и образами. В некотором смысле перевоплощением. Мари — глаза, Кристофер — чувства и воля, но ты Эндрю… ты — сердце. Бьющееся вместе с этим миром. Ты можешь закрыть глаза, и он изменится. Не закрывай глаза, вороний мальчик. Или мир скоротечно умрёт.

— Я слышал, наш дедушка проводил такие эксперименты. С колдовством и перевоплощениями. Мама говорила, он рано погиб на войне.

— Или потому что призвал воронов, чтобы те дали ему силу? Но не справился с ней. А тебя они признали.

Эндрю откинулся на спинку стула. Мир вокруг слегка вращался, это уже становилось похоже на сказочки в духе «ты — избранный». Только не хватало седобородого старца, который быстренько обучит хитрым приёмам, а потом надо обязательно спасти весь мир. В детстве такие истории его только раздражали, казались слишком надуманными и раздутыми.

Впрочем, сложно относиться к такому серьёзно, когда растёшь среди историй о тех колдунах, которые ставили на колени целые войска и заставляли плоть слезать с костей. Или про ведьм, вспарывающих живот овцам в тёмных пещерах для ритуальных жертвоприношений. В сказках их детства, которые отец читал перед сном, не было избранных. Были колдуны, отвергнутые простыми людьми, за которыми по следу шла охота, и хитрецы, которые обводили тех вокруг пальца. Как и сейчас. Что даст ворон, прилетевший непонятно откуда? Скорее, на ум практично пришла мысль обратиться к врачу и проверить кровь — нет ли заражения.

Одетт усмехнулась, будто читая его мысли. Коктейль закончился, и она заказала новый у официанта, который принёс панкейки с кленовым сиропом для Эндрю. Их он просто обожал, только теперь аппетит совсем пропал, пусть от поджаристых кружков валил ароматный пар.

— Не думай, что ты избранный. Никто из нас. Но в Сиэтле других таких, как ты, нет, это правда. И вороны никогда не появляются просто так. Это… равновесие природы. Значит, сейчас опасность велика.

— Почему я, а не Кристофер? Или Мари?

— А ты не читал разве дневники отца? Почему он принял решение наградить тебя заклинаниями щита?

— Я умирал, и никто не знал, что с этим делать. Мой организм физически не справлялся с ураганом внутри себя. Хотел бы я знать, как ему в голову вообще пришла эта идея!

— О, я рассказала.

Эндрю уставился на Одетт в растерянности. Кажется, впервые в жизни он увидел смущение на её лице, но сложно было что-то различить, когда не видишь глаз. Тонкие пальцы, которые рисовали узоры по столу, походили чем-то на паучьи лапки в сеточке перчаток.

Отец всегда твердил, что другого выхода не было. Что заклинание щита погасит то колдовство, которое вытекает в мир, позволит ему овладеть точечными ритуалами. А Эндрю хотел колдовать! Это всегда удивляло даже Кристофера — младший брат с неконтролируемой силой, который должен был проклинать её, тянулся к ней. Радовался, если что-то получалось, а не разрушалось под его воздействием. Создавало что-то новое.

Та боль от вплетения заклинаний казалось невыносимой.

Он до сих пор её помнил — и испуганное лицо Кристофера, когда тот видел, как ломает младшего брата, как выгибаются конечности из суставов, а кожа кровоточит мелкими порезами.

Эндрю любил отца, но всё равно винил