Что с ним происходит? То, что он считал просто правильным поступком, неожиданно превратилось в нечто большее.

– Я хотел, чтобы этот день… эта ночь была особенной для тебя, – сказал он.

Ее глаза наполнились слезами.

– Это ты особенный, – прошептала она, – ты, Калеб…

Он поцеловал Сейдж. Еще и еще раз. Ее всхлипы превратились во вздохи, вздохи – в стоны, и тогда Калеб сделал то, о чем мечтал еще в ее квартире.

Он вытащил шпильки из волос Сейдж. Спустил с плеч бретельки платья. Оно упало на пол и растеклось голубым озером вокруг ее ног.

На ней остались только шелковый бюстгальтер, трусики и невероятно сексуальные босоножки с тоненькими ремешками.

Сейдж была прекрасна.

И она принадлежала ему.

Калеб притянул ее к себе. Поцеловал. Насладился вкусом ее губ. Он застонал, когда она расстегнула его ремень, молнию, скользнула внутрь и нашла его жар, его твердость, его желание.

Калеб стащил через голову рубашку, сбросил обувь, подхватил Сейдж на руки, отнес в спальню и занимался с ней любовью до тех пор, пока…

Он видел ее лицо, когда это случилось, слышал, как она выкрикнула его имя, и знал, что его жизнь изменилась. И не только из-за ребенка, которого они сотворили вместе, но из-за Сейдж тоже.

Потому что он нашел ее.

В столовой, в нише, стоял маленький холодильник. Завернувшись в белый махровый халат, Сейдж пошарила внутри и с победным криком вынула оттуда тарелку с сыром и корзиночку с клубникой.

Калеб улыбнулся и вытащил пробку из бутылки шампанского.

– Без алкоголя, – объявил он, разливая по бокалам пенящийся напиток. – Ужин в постель, мадам?

– Отличная идея, сэр.

Прихватив с собой «трофеи», они вернулись в спальню, залезли в постель и принялись пировать. Сейдж заметила, что безалкогольное шампанское очень даже ничего.

Калеб закатил глаза и сказал, что по сравнению с травяным чаем – без всякого сомнения.

Сыр был великолепный. Клубника сладчайшая. Когда капелька сока стекла по ее подбородку, Сейдж хотела принести салфетки. Калеб возразил, что никаких салфеток не нужно, и тут же доказал это, слизнув каплю с ее груди. Она издала тихий стон наслаждения, когда он втянул в рот сосок.

– Все еще нужны салфетки? – насмешливо поинтересовался он.

– Не уверена… – задыхаясь, произнесла Сейдж, – но все же убеди меня.

– Поставь бокал на пол.

– Зачем? – прошептала она.

Этот сексуальный шепот чуть не свел его с ума. Калеб наклонил бокал, капнул на ее живот несколько капель и слизнул их.

Сейдж прерывисто вздохнула и задрожала.

– Вот зачем, – сказал он и снова пролил на нее несколько капель. Ниже. Еще ниже. Еще… – Ну а это, – пробормотал Калеб, – уже не идет ни в какое сравнение с травяным чаем. Какой аромат… Обожаю…

Она вскрикнула.

Еще одно наслаждение ее вкусом. Еще один поцелуй. Затем он приподнялся и вошел в нее. И снова вихрь страсти подхватил их в свои объятия и унес на край света. Когда же их дыхание выровнялось, Калеб повернулся на бок, притянул Сейдж к себе, и они тут же заснули.

* * *

Утром они вместе принимали душ. И в самом деле, ванная здесь была в два раза больше всей ее квартиры. А горячая вода не пропадала через несколько минут.

– Позволь мне, – попросил Калеб и, взяв у Сейдж мочалку, вымыл ее. Всю, до самого последнего дюйма. А потом обсушил мягким полотенцем.

У женщины перехватило дыхание, когда он начал вытирать места, требующие особо деликатного обращения, целовать ее и дразнить губами и пальцами.

А потом настала ее очередь. Вытирать его. Дразнить. Исследовать. Одно прикосновение вело к другому, один поцелуй – к следующему…

Кончилось тем, что Калеб снова отнес ее в постель. Сейдж обвила ногами его бедра.

– Калеб, – выдохнула она.

– Да, – простонал он, – о да…

А потом, не разжимая объятий, они снова погрузились в сон.

Когда они проснулись, небо было уже черным. Небоскребы вокруг Центрального парка сияли, как алмазное ожерелье.

– Я проголодался, – сказал Калеб, – что бы такое съесть?

– Сэндвич с сыром и хот-дог?

Он улыбнулся и посоветовал быть осторожнее со своими желаниями, а потом потянулся к телефону.

Официант доставил ужин. Калеб, дав ему неприлично большие чаевые, попросил оставить тележку у входа. Он сам подкатил тележку к окну и принес пару стульев. Сейдж потянула носом и осторожно подняла серебряные крышки.

М-м-м… Жареные стейки! Тонкие ломтики жареной картошки! Молоденькая морковка!

Сейдж подцепила кусочек картофеля и отправила в рот.

– Вкусно? – поинтересовался Калеб.

– Нет, – помотала она головой. – Но я готова пожертвовать собой. Я съем все сама и спасу тебя от отравления.

Он рассмеялся и поцеловал ее. Они съели все до последней крошки и открыли еще одну бутылку шампанского. Потом они устроились с бокалами на ковре перед заставленным цветами камином.

Калеб обнял Сейдж за плечи.

– Ну что ж, Калеб Уайлд, вот и настало время, – вздохнула она.

Его сердце сжалось – какой серьезный тон. Неужели она изменила решение выйти за него замуж?

– Я хочу все о тебе знать, – улыбнулась Сейдж. – А для начала скажи: ты всегда был рыцарем?

– Детка, я никогда им не был.

Ее улыбка погасла, лицо стало серьезным.

– Я верю тебе. Никогда не думала, что смогу сказать это мужчине.

Калеб поцеловал ее в висок:

– Расскажи мне об этом.

Сейдж колебалась, затем скрестила ноги, выпрямила спину и повернулась к нему.

– Я выросла в Индиане, – начала она. – В маленьком захолустном городке.

В ее семье было два человека – мать и она. Они были бедны.

Калебу стало больно, когда он представил Сейдж ребенком, лишенным всего того, что он принимал как должное. Но постепенно из ее рассказа он понял, что жизнь Сейдж в этом городке в большей степени определялась горькими чувствами ее матери и отсутствием отца, нежели безденежьем.

Его мать умерла, когда он и братья были совсем маленькими, но у Калеба сохранились хорошие воспоминания о женщине, ставшей их приемной матерью. Их отношения с отцом трудно назвать теплыми – в традиционном понимании этого слова, – но отец у них, по крайней мере, был.

Сейдж рассказала, как приехала в Нью-Йорк с двумя сотнями долларов, которые ей удалось накопить, работая в местной столовой. Как она нашла квартиру, которую ей пришлось делить с пятью другими девушками. Так продолжалось два или три года.