– Ты что делаешь, – громко зашептала Инна, задыхаясь, – люди же кругом!

– Тимоша – наш человек! Правда, Зиночка?

– Ага! – подтвердила Тимофеева, прыская в ладонь. – Только помаду сотри.

– Да я чуть-чуть… – зарделась Дворская. – У Лариски заняла. Думала, не будет так мазаться…

Она достала тонкий батистовый платочек и бережно вытерла мой рот. Не удержавшись, я поцеловал Инну снова – девушка не слишком-то и уворачивалась.

– Нет, ну ты посмотри на него! – воскликнула она с деланой строгостью.

Зина рассмеялась, а я дурашливо вытянул губы трубочкой.

– Весь платочек вымазала… – заворчала моя соседка, но из глубины её синих глаз исходило счастливое сияние.

Классика!

Бодрый топот замер у дверей, и ворвался четвёртый. Это был Дюха, но я не сразу узнал наперсника детских игр – свою роскошную чёрную гриву он состриг почти налысо, смахивая то ли на призывника, то ли на малолетнего преступника.

– Сколько дали? – спросил я с деланым сочувствием.

Андрей жизнерадостно осклабился.

– А мне идёт, да?

– Соб-бака такой! – обречённо выразилась Тимоша. – Ты что с собой сделал?

– Так ты ж сама сказала! – комически изумился Жуков.

– Что сказала? – начала сердиться Зина. – Когда?

– Вчера! – убеждённо заговорил Андрей. – Зарос, говоришь, совсем, лохмы как у первобытного!

– Дюш, – кротко молвила Тимоша, – я прекрасно помню, что сказала вчера. «Их надо в порядок привести» – вот мои слова.

– Так я и привёл!

– Ты невыносим! – простонала девушка в изнеможении. – А если я скажу: «Прыгни из окна!»?

– Прыгну! – В голосе Андрея не было даже тени сомнения.

– Попробуй только! – осерчала Зиночка, стремительно краснея. – Прибью!

Инна покусывала губы, пытаясь сдержаться, потом фыркнула, сдаваясь. Мы с Дюхой поддержали её, а последней засмеялась Тимоша.

Феерический момент счастья, сносивший все невзгоды, подхватил меня, увлёк в блаженное кружение. Я смеялся как дитя, отпустив на волю «взрослую» ментальность, играючи выпутываясь из страхов и тревог. Всё хорошо! А будет ещё лучше!

Над серой плоскостью буден, искляксанной пугающей чернотой, расцветали триумфальные арки радуг…

Четверг, 1 мая 1975 года, утро

Первомайск, площадь Ленина

Трубачи лупили глаза и пунцовели, надувая щёки, барабанщики усердно молотили колотушками – сводный оркестр наяривал нечто бравурное, должное настроить праздничные колонны на верный лад. Самодеятельных музыкантов забивали акустические колонки величиной со шкаф – они гнали записи с такой мощью, что грудную клетку сотрясало в резонансе.

Мешаясь, пышнозвучные марши придавали первомайской суматохе ещё больше бестолковости, но и тонус поднимали изрядно.

Площадь заполнилась народом от края до края – нарядная толпа теснилась перед трибунами, оставляя нейтральную полосу, где важно прохаживались милиционеры в парадной форме.

Колонны пока не отличались чётким строем, ряды и шеренги размывались – люди искали и находили друзей, знакомых, родню, снуя в безостановочном броуновском движении. Дети истово махали флажками и таскали за собой целые гроздья воздушных шариков, а взрослые, напуская папиросного дыма и жизнелюбивого смеха, небрежно держали на плечах свёрнутые флаги или упирали древки в асфальт, уворачивая лица от полощущих стягов. Первомай!

Я коротко вздохнул, читая между колонн Дома Советов полузабытую мантру: «Мир. Труд. Май». Всё! Никакого ублюдочного «Дня Весны и Труда»! Мы сегодня празднуем Международный день солидарности трудящихся!

На площадь я вышел со стороны улицы Карла Маркса, забитой грузовиками, увешанными расписными щитами. Замысловатые конструкции из брусков и фанеры, прятавшие под собою бортовые «ГАЗ‐53» и даже «МАЗы», нагоняли ассоциации с карнавалом.

Праздничный люд то и дело выталкивал из себя ликующий клич «Ура!», и колонны радостно подхватывали его, не жалея связок.

– Уля-я-я! – поднялся восторженный писк.

Я резко тормознул, пропуская малышку с огромными бантами, из-за чего она приобретала сходство с Чебурашкой. Весело ковыляя, девочка тащила перед собой голубой воздушный шар, чуть меньше её самой. Папа догнал её в тот самый момент, когда «Чебурашка» оступилась – шар под нею гулко лопнул, и кроха заплакала от горя. Сильные ласковые руки тут же вскинули херувимчика и усадили на крепкую шею – хныканье моментально сменилось заливистым смехом.

Самую большую колонну собрал завод «Фрегат», я её еле обошёл и сразу же наткнулся на двуручный щит «СШ № 12». Директор школы в чинном костюме изображал опору и надёжу, а за его широкой спиной прятался педагогический коллектив – шаловливая Белочка, строгая Нина Константиновна, элегантная Мэри Поппинс, сухонький Пал Палыч, пьяненький дядя Виля, мужиковатая химичка Генриетта Львовна, прозванная бабой Геной, подтянутый военрук…

– Миша! Мы здесь! – запрыгала Маша Шевелёва, призывая заблудшего. – Мы здесь!

Раскланиваясь и роняя торопливое «здрасьте», я протолкался к своим. Сулима глядела на меня безмятежно, Ефимова отчитывала Динавицера за нечищеные ботинки, а близняшки наперегонки надували шарики, зелёный и красный.

– Привет! – Дурачась, я слегка притиснул Риту.

– А Инка тебя не убьет? – Девушка легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.

– А её сегодня не будет! – Смеясь, я нехотя отпустил Сулиму. – Они с Ларисой к бабушке подались.

– Вертихвост! – заклеймила меня Рита, но в её глазах мелькнуло весёлое одобрение.

– Дорогие товарищи! – гулко разнеслось над площадью. – Сегодня вся наша страна отмечает праздник Первомая…

Начался митинг. Первый секретарь райкома нудно читал по бумажке, а над колоннами всё чаще, всё гуще колыхались флаги, трепеща на лёгком ветерке. Я потянул носом – нет, каштаны ещё не цветут. Густо обвешанные пальчатой листвой, деревья выстроились вдоль улицы Шевченко, придавая той вид широкой парковой аллеи, но ко Дню Победы должны украситься белыми свечами соцветий – и поплывёт удивительный, слегка горьковатый и сильно мужской запах…

– Да здравствует Первое мая – день международной солидарности трудящихся в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм! – грянули динамики, пуская эхо вдогонку. – Ура, товарищи!

– Ур-ра-а-а! – ответили товарищи.

Воздушной волной ударила музыка, накатила, отражаясь от стен, – и загуляла, закружилась, поднимая настроение и трогая с места колонны. Словно кто вынул пробку, и пёстрая человеческая масса медленно, как густой мёд, потекла в бутылочное горлышко улицы.

– Строимся, строимся! – забегала Циля Наумовна.

Мы с Ритой заняли места в колонне. Близняшки, равняясь на меня, хихикали, а Ефимова школила Изю. Я улыбнулся: Але достался «трудный подросток» – Динавицер ни в какую не желал перевоспитываться, а педагогическим стараниям подруги умилялся, за что ему тоже попадало…