Примечательно, кстати, что запрос на получение им советской визы в паспорт на это имя Коминтерн отправил 11 июля 1937 г. не кому-нибудь, а Ежову[370]. Да, обращение адресовано этой зловещей фигуре, из-за которой весь тогдашний период сталинских репрессий назван «ежовщиной», как к секретарю ЦК партии. Но ведь в тот период Ежов был и шефом такой государственной структуры, как НКВД, в которую входила и советская разведка! Пожалуй, этот момент из корреспонденции о Кёлере (вроде бы сугубо технический) весьма ярко иллюстрирует то, как советское государство, правящая в нем партия и Коминтерн действовали заодно (хотя советские дипломаты иной раз и пытались доказать, что СССР и Коминтерн – «две большие разницы»).

Во время транзита Кёлера через Британию уже в годы войны офицеры SOE замечали, что у него «оставалось неприкосновенным прирождённое чувство юмора»[371], и добавляли: «в одну из пауз он два часа подряд рассказывал очень увлекательные, но сомнительные истории»[372]. Вполне возможно, в быту так оно и было. Но не в политической работе. В глазах единомышленников в Коминтерне он выглядел несколько иным. В 1940 г. русские кадровики ИККИ Белов и Приворотская отмечали, что он «не любит самокритику и тяжело переносит критику»[373]. А его соотечественники-однопартийцы из Австрии свидетельствовали: в период подполья «у него проявилась тенденция к зазнайству, недооценка и отрицание самокритики, что привело к тому, что он несколько раз при самокритичной проверке партией и своей работы оказывал этой самокритике сопротивление и пытался ее ослабить»[374].

Вернёмся ещё раз к характеристикам на «Кольцова»-«Крууса», данным SOE. Британские офицеры также отметили, что «его ничто не расстраивало»[375]. Опять же, возможно, так и было в быту. А о том, что касается идеологии, читаем в материалах КПА: «После заключения советско-германского пакта, когда он выразил сомнение, совпадает ли эта политика СССР с интересами международного пролетариата. По поводу этого последнего колебания недавно в руководстве партии была дискуссия, где тов. Конрад в основном признал свою ошибку»[376].

Русские кадровики Коминтерна 5 января 1940 г. эту мысль развили (в одном месте явно перестраховавшись): «Товарищ Конрад способный и образованный товарищ, который за исключением некоторых колебаний всегда стоял на линии партии. В последние недели, после заключения пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, у него в этом вопросе некоторые колебания. Выяснение этого вопроса в связи с обстоятельствами до сих пор не было возможно. На основании его дальнейшего поведения можно сделать вывод, что он снова стоит на правильных партийных позициях»[377].

Кстати, как отмечается в справке СВР, именно в тот период «Конрад» всё-таки оказался в Москве: «В начале 1940 года прибыл вместе женой в СССР»[378]. Вопрос: с какой женой?

Ещё при работе над своей опубликованной в Британии первой книгой об операции «Ледоруб» английский соавтор отталкивался от записей в TNA, согласно которым этот человек – «Пётр Кольцов» – был изначально заявлен как прибывающий в Британию в паре с со своей «супругой», «Еленой Никитиной»[379].

Забегая вперёд, сообщим, что «Елена Никитина» погибла не позже 1945 г. Но почему же тогда в ответе СВР на запрос ВГТРК говорится: «проживавшая в Союзе жена “Конрада” вместе с 3-летним сыном в апреле 1947 г. выехала в Вену на постоянное место жительства»? Более того – допустим, что в апреле 1947 г. мальчик лишь формально считался трёхлетним, то есть был почти четырёхлеткой. Но даже в этом случае его должны были, уж извините за такие подробности, зачать не позднее сентября 1943 г. Между тем, как мы помним, отплытие групп «Тоник» и «Содовая» из СССР в Британию пришлось на осень предыдущего 1942 г. Таким образом, Кёлер никак не мог быть отцом этого ребёнка.

Да, мы, хотя и задним числом, вторгаемся в материи сугубо интимные. Но… Ещё до войны в Коминтерне о «Конраде» отмечали: «Непостоянен в личной жизни. Имел одновременно двух жен. Первая жена работает на ответственной партийной работе за границей, вторая в техническом аппарате партии в стране, где принимает участие в заседаниях секретариата»[380].

Как будет показано, тема личных отношений и с «Никитиной», и с «Новиковой» вовсе не факультативна…

Но кем же была явно не русская «Елена Никитина» (и точно не эстонка «Керсти Поска»), которую британцы сочли его женой?

Ещё в нашей самой первой пробной статье о «ледорубах», вышедшей в журнале «Международная жизнь»[381], насчет этой женщины мы отметили: всё это наше перекрёстное исследование документов TNA и РГАСПИ показалось нам перспективным именно после того, как с фотографий из архивов в Лондоне и Москве на нас взглянул один и тот же человек.

«Елена Никитина» из TNA и Эльза Ноффке из РГАСПИ

Действительно, не нужно быть экспертом-физиономистом, чтобы со стопроцентной уверенностью утверждать: советская гражданка «Елена Никитина» / эстонка «Керсти Поска» из TNA[382] – это Эльза Ноффке из фонда Коминтерна в Москве[383].

Однако теперь уже известные нам подробности её биографии удалось уточнить еще у двух источников.