…поздней ночью стучим в дом проповедника. Тот открывает, без лишних вопросов. Ай да Настя! Пока я любовался ей в ресторане, пока думал, что она в печали перебирает лучшие моменты нашей поездки, в преддверии неизбежного расставания… моя возлюбленная боролась. За счастье! С таким увлечением, что меня едва не угробила. Домик муллы или как его там, чернеет в стороне от дороги, через которую — наш отель. Туристов ненавидит. Старается кричать громче, чтобы из динамиков неслось. Отель в отместку делает звук дискотеки громче. Старик — усиливает динамики мечети. Гостиница — завозит дополнительную акустическую аппаратуру. Звуковая война! Старик — на вид подловат, смахивает на старика Хоттабыча, отсидевшего срок за ограбление со взломом и убийство. Причем без досрочного освобождения! А ведь мог, мог бы поладить с администрацией… Вести себя примерно, не нарушать режим, не склочничать. Но такие — всегда и со всеми в ссоре. Увы, другого попа у нас нет. Настя нашла его благодаря горничным. Те, как одна — гагаузки, азербайджанки, — рады помочь. Очень романтично! Прямо «Караван историй»! Столько всего намешано! Гяуры хотят обратиться, возлюбленные бегут от строго отца девушки. Поднимаю бровь. Настя краснеет. Оказывается, она столько всего сочинила. Получается, нам с ней чуть ли не смерть грозит! Срочно, очень срочно надо пожениться. Садимся на коврик, старик что‑то несет на турецком. Хлопает над головой, по плечам. На все говорю — да, да. Горничная, радостная, переводит. То‑то будет о чем поговорить весь сезон! После меня — очередь Насти. На голове у нее какое‑то покрывало. Трижды отвечаю на вопросы муллы, киваю, на все согласен. Выметаемся, оставив старику денег. Он и рад! Мы ему не нравимся, все это очень странная, мутная какая‑то история, неодобрительно думает он, цыкая и глядя на нас с подозрением. Спрашиваем, так что же мы теперь, супруги… Ну, в каком‑то смысле, бурчит мулла. Надо будет, правда, и на бумаге все оформить на родине. Развод, там… Выдает бумажку. Ибрагимкину грамоту. Там — наши с Настей фамилии на латинице. Главное, особо бумажкой не размахивать, бурчит старик, захлопывая дверь. Благодарим горничную, даем денег и ей. Исчезает тенью. Остаемся одни. Стоим, взявшись за руки. За спинами белеет ночной Памуккале. Отражаются в травертинах огни отеля. Возвращаемся в номер. Настя примеривает симпатичное белое платьице, которое купила на второй день поездки. Начинаю кое‑что подозревать. Но уже слишком поздно пытаться что‑либо понять, на часах пять утра. Поздно ложиться, проспим завтра и выезд. Ничего, утешает Настя, выспимся по пути в Афродисиас. Кстати, почему именно… Но, милый. Там же райские кущи. Выйти замуж в Эдеме. О чем еще может мечтать девушка?

…Вставайте… Да вставайте же! Сажусь ожившей библейской девицей. Путаюсь в простыне, словно в саване. Он и есть саван. Предприимчивые владельцы отеля нашли в пещере в Памуккале гроб, там спали пророки, апостолы, видные военачальники. Одних мощей на сто миллионов долларов! Кости заботливо переправили в музеи, некоторые — в Китай, где из них изготовили порошки от бессонницы и для стояка… А саваны простирнули, и нарезали из них простыней. Вот так, Настя, вот так… Да что вы там бормочете?! Вставайте же! Все‑таки заснул! Машу руками, падаю с кровати на пол, кладу голову на пол. Настя, так сладко… М‑м‑м, не будите меня. Не хотите же вы начать первый день совместной жизни с того, что…. Пусть весь мир к чертям провалится, а я все же высплюсь впервые за… Сколько дней мы уже в пути? Почему так м‑м‑м тепло. Солнышко встало? Настя садится на меня, рывком задирает голову, оттягивает пальцем веко. Наводит на дверь. Из‑под нее уже вырываются языки пламени. Валит дым. Вскакиваю, как ошпаренный. Сейчас и правда буду ошпаренным. Обшмалят, как свинью. А, что случилось?! Спокойствие, призывает меня Анастасия. В отеле пожар. Спускаться придется по пожарной лестнице. В коридор не выйти. К счастью, наш балкон возле лестницы. Руку протяни, и все. Настя, я боюсь… Милый, теперь ничего бояться не нужно, я с вами навеки. Дверь дышит жаром, плюет в нас искрами, я слышу крики несчастных, которые горят в номерах. Группа! Плевать, мы уже ничем никому не поможем, рявкает Настя. Выталкивает меня на балкон. Внизу переполох. Стараясь не глядеть вниз, помогаю Насте перелезть перила. Делает шаг, тянет руку. Готово! Вот она уже на пожарной лестнице, принимает от меня чемодан. Еще один. Кстати…. Что там еще, черт бы меня побрал?! Быстрее, быстрее, торопит меня Настя. Словно в дурном сне вылезаю за перила, стою, окаменевший. Стану частью травертинов. А вот и они, совсем поблизости. Отсвечивают красным. Это рассветное солнце и пламя, огонь, пожирающий отель за моей спиной. Полыхает уже в номере. Да быстрее же, кричит Настя. Тянет руку. Смотрит мне в глаза. Милый, если нам и суждено разбиться, знайте… Но я уже ничего не знаю, делаю быстрый шаг вперед, и ставлю ногу на железную решетку. Хватаюсь за перила. Спасен! Спускаемся с Настей под аплодисменты зевак, только лица слегка почернели от копоти. Внизу убивается хозяин отеля. Столько погубленного добра! Полотенца! Простыни! Золоченные рукоятки дверей, он их в Китае заказывал! А ковры на полах? Картины на стенах? Он заказывал их в мастерской модного художника в районе Бейоглу! Мы знаем этот район Стамбула? Знаем ли мы, сколько ему пришлось заплатить за штукатурку? Систему оповещения пожарных? Последнее было лишним, говорю, опуская обугленные ноги в бассейн с теплой водичкой. Она ведь не сработала. И действительно… Подумав, хозяин снова рвет себе волосы. Я уже спокоен. Привык к турецкому темпераменту. Сейчас прозвенит колокольчик, время обеда, парень встанет, отряхнет брюки и пойдет набирать себе на тарелку, прищурившись между омлетом по‑польски и анчоусами в соусе карбонаро. Судьба! Кисмет! Интересуюсь, сколько народу спаслось? Из нашего крыла — сто семьдесят два номера — ни одного. А каков был процент заселенности? Сто… Присвистываю. Получается, две с лишним сотни отправились в мир теней. Вместе с ними и жалкие остатки моей группы. Вместе с несчастной Наташей, загорелой Наташей, гибкой, как змея Наташей… Что, взгрустнул по сучке, недовольно брюзжит Настя. Уже куда‑то движется. Тащит за собой чемодан. Принуждает меня. Настя, да к чему такая спешка, спрашиваю. Куда мы? В Афродисиас, отвечает она. Ей плевать, что отель сгорел, плевать на возможную ядерную войну, чхать она хотела на землетрясения и мор, глад и семь жаб египетских, все чего она хочет — свадьбы. Пусть маленькой, пусть скромной, пусть на двоих, но чтобы была свадьба! Она хочет и все тут. Спорить бесполезно, знаю, как человек женатый. Проще уступить. Но в такой день… И потом, нам же надо оформить всякие… К черту формальности, взвизгивает Настя. Она. Желает. Свадьбу. Что же. Горько вздохнув, запихиваю чемодан в багажный отсек, бужу бесстрастного водителя, отдыхавшего на переднем сидении, и тычу пальцем в карту. Afrodysyas. Турок меланхолично кивает, поправляет галстук — шоферов они заставляют одеваться как стюардов, отличная идея, вспоминаю я бандитские рожи кишиневских таксистов, — и автобус выезжает. Пропускаем пару пожарных машин, на крышах сидят довольные собой парни в красных костюмах, золотых шлемах. Ни дать ни взять, гладиаторы. Преторианцы. Избранные! Жалко только, тушить уже нечего. Хозяин автобуса бросается нам вслед, хочет, видимо, уладить кое‑какие формальности с оплатой, но я чутко прислушался к совету молодой жены. К черту формальности! Машу рукой, шлю воздушный поцелуй, улыбаюсь, делаю вид, что ни черта не понял. Водитель, умница, прибавляет газу. На кривых дорогах Памуккале это опасно, и несколько минут нас бросает из стороны в стороны. Держимся с Настей за руки, как школьники. Улыбаемся. Постепенно дорога распрямляется, становится шире. Появляются сосны. Они кривляются в проносящиеся окна микроавтобуса, выпрашивают подачки, цепляются кривыми ветвями за колеса. Почему‑то, не хотят пускать нас в Афродисиас. Я спрашиваю Анастасию, когда это она успела собрать чемоданы. Она не обращает внимания на вопрос. Так безмятежна, что мои подозрения усиливаются. Настя? А, что? Как же вы успели собрать чемоданы, если тоже уснули, а пожар произошел так внезап…. Молчит. Нечего сказать, я и так все понял. Еще один маньяк в группе! Настя?! Чего я от нее хочу, скотина этакая, зло парирует она. Неужели я решил, что она позволит парочке каких‑то обтруханных туристов из подмосковных трущоб взять да и испортить ей свадебное торжество? Какое, к черту… Настя тычет в меня пальцем. Она заметила, как я засматриваюсь на ту черную сучку, которая шпагаты передо мной крутила. Но она, Настя, не из тех, кто позволит увести у себя мужика за день до того, как этот мужик станет ее собственным. Ясно. В конце концов, все это уже не имеет значения — мои подозрения, обернувшиеся уверенностью, мой гнев и мое возмущение. Они все мертвы. Сгорели, бродят, небось, по пепелищу розовеющими в утреннем свете Памуккале тенями, жалобно сетуют на судьбу. А что с нее взять? Рок, он как землеройка. Мерзкое, шерстистое существо с мясной розой вместо носа. Знай себе, ползает в грязи, да жрет жуков, попавшихся на пути. Хрусть, и все. Переломил пополам, бедное насекомое дергается, сучит ножками, да что толку. Землеройке не жалко, землеройка не плачет, не соболезнует, не восхищается мужеством, не отдает должное стойкости. Просто чавкающее, слепое создание. Вот что такое Рок. И Настя такая же. Слепое орудие слепой судьбы. Гляжу в ее шальные глаза. Очень захотелось домой. Пожатие руки становится сильнее. Любимый, только смотрите, говорит Анастасия. Тычет пальцем за окно. Там указатель. До Афродисиаса осталось пять километров, написано на синей табличке. Откидываюсь, обессиленный, на сидение. Настя отправляется в конец салона, слегка привести себя в порядок перед приездом в отель. Нам положено шампанское в номер? Как новобрачным? А лебеди из полотенец на простыне? Будет? Все будет, Настя, говорю, скучая. В это время в проходе появляется она. Автобус резко виляет. Вид такой сногсшибательный, что даже турок не удержался, шею себе чуть не скрутил, как гусю. Белое платьице. Простое, но короткое. Ляжки — в белых чулках. Декольте нет, напротив, воротник монашеским объятием обнимает шею. От того она выглядит, как самая распоследняя шлюха. Скромные туфельки. Золотая цепочка на запястье. Ярко накрашенные губы. Волосы собраны в хвост. Скромная, словно школьница. Ах ты, сучк… Тс‑с‑с! Ну, уберите же руки, смеясь и задыхаясь, просит Настя. Уже завалил к себе на колени, щупаю, целую. Забыл обо всех неприятностях. Настоящему мужчине ампулы с морфием ни к чему! Приятель в штанах — лучшее обезболивающее. Стирает память, боль, мысли. К черту все! Подрыгай ножками, красавица. Но тут автобус останавливается. Приехали.