Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я начала пользоваться юниксовской командой «finger»[27], которую раньше всегда избегала, – меня отталкивало само слово, да и функции ее мне казались постыдными: она показывает, когда и с какого компьютера в последний раз входил в сеть другой юзер. Однажды в три ночи я залогинилась, набрала finger varga, и через пару секунд компьютер ответил: On since 02:43:10[28]. Увидев, что Иван – в сети, я успокоилась и отправилась спать. Мне приснился человек изысканнейших манер по имени Фил Лэнг, у него были шикарные волосы, и я ему не нравилась. Он оказался философией языка[29].
Дорогая Селин!
Есть такой текстовый редактор, называется emacs. Чтобы выйти из него, нужно нажать Ctrl-x, а потом – сразу же Ctrl-c. Если случайно в него войдешь, то без этих Ctrl-c Ctrl-x выйти не сможешь. Разумеется, можно вызвать «Помощь», Ctrl-h, это несложно, и если еще раз нажмешь Ctrl-h, то прочтешь, как этой «Помощью» пользоваться. Но из экрана «Помощи» выйти просто так теперь не получится. Нужно совершить поиск по «Помощи», чтобы узнать, как вычистить данные из буфера и убрать ее с экрана, но сперва тебе потребуется найти в «Помощи», как войти в поиск. Лучше всего эту «Помощь» распечатать. Ты получишь десять страниц мелким шрифтом в две колонки – «Клавиши» и «Функция». В левой колонке будет сочетание клавиш (Ctrl-ctrl и т. д.), а в правой – функции («вырезать и удалить выделенный фрагмент», «удалить предложение» или даже «преобразовать sexpr»).
Этот (или эта?) emacs много чего умеет, но чтобы этой штукой пользоваться, нужно выучить тайный язык. Говорят, Microsoft Word – для детей, а emacs – Бог; экран просто дрожит под твоими руками. Главное – выучить функции клавиш. Я уже почти выучил, и мне страшно. А вдруг всё, чему я научился, ограничено тремястами ударами по клавишам? Захочу ли я учиться дальше?
С беседами – то же самое.
Текст про редактор я пробежала лишь мельком, но на строчке про беседы бег изрядно замедлился. Я не верила своим глазам. Перечитывала снова и снова. Ты задала мне конкретный вопрос, он выходит за рамки некоторых границ. Он писал, что рад, поскольку ему и самому хотелось бы пообщаться со мной голосом, но он опасается, как бы наш разговор не обернулся очередной банальностью по означенным причинам, которые уже сами по себе делают этот разговор банальным. Встретив меня теперь на улице, он поздоровается и пойдет дальше, поскольку – а я чувствую, что это так (отвергнув все рациональные доводы) – поскольку устная речь развеивает мифы, она слишком бесхитростна, она – капкан. При разговоре я буду просто нажимать на клавиши с парой соответствующих функций…
* * *
Мне всё отчетливее казалось, будто я стала жертвой изощренного розыгрыша. А вдруг Иван затеял всю эту пафосную переписку лишь затем, чтобы проверить, насколько далеко я могу зайти? Я рад, что ты теперь обращаешься ко мне неопосредованно, писал он в одном из своих развесистых пассажей о невозможности заговорить со мной на улице. Но в чем именно состоит фокус? Сообщение отправлено в полшестого, а Иван залогинился без четверти три. Все эти секунды и минуты – очень важная вещь. Люди не тратят их вот так запросто. Зачем столько неудобств, если единственная цель – мистификация? Вдруг у меня в голове пронеслась мысль, что это – месть, пусть даже бессознательная, но все же месть за… Нет, вообще полный нонсенс. Ну что ж, – решила я, – остается лишь верить, что он искренен. Если это не так, тем хуже для него.
* * *
Зима близилась к концу. Унылые серые сугробы начали таять, обнажая всевозможный полузамороженный мусор. В воздухе пахло грязью. То и дело ты натыкался на мертвых птиц. Вылезли нарциссы, как раз успев к запоздалому снегопаду, который покалечил их и сразу превратился в слякоть.
* * *
На наше третье занятие Хоакин опаздывал. Я сидела за столом и записывала какие-то мысли в блокнот на спирали. Посмотрела на часы. Прошло уже двадцать минут. В предыдущие разы Хоакин был пунктуален, и я забеспокоилась. Я нашла список с именами и контактами студентов. Там значился только один Хоакин, но без телефона, только адрес.
Через пару дней позвонили из центра и сказали, что Хоакин больше не придет. Его прооперировали, и он ослеп.
* * *
Прошло две трети учебного года, но Ханна сказала, что не хочет отдельную комнату. Ей не нравится быть одной, и она уступает свои права Анжеле. Так что Анжела перебралась в одиночную спальню, а я вернулась к Ханне.
* * *
Моя школьная подруга Хема прислала почтой музыкальный сборник с песней группы They Might Be Giants. Там был фрагмент, где этот парень в своей причудливой манере – меланхолично, спокойно и в то же время бодро – пел:
Я вновь и вновь слушала эти строчки, поражаясь, насколько точно они описывают мою жизненную ситуацию.
* * *
Я пропустила уйму уроков по русскому и получила из деканата извещение, что если я хочу продолжать эти занятия, то должна принести подписанное преподавателем письмо. Я отправилась на прием к Варваре. Она подписала письмо без лишних слов и сказала не волноваться о деканате, но ей показалось, что я в этом семестре сама не своя и рискую получить «четверку».
– Это из-за соседок? – спросила она. Я и забыла, что рассказывала на занятиях о своих соседках. – Мне знакомы эти проблемы. На первом курсе мне пришлось поменять соседей.
Я впервые задумалась о том, что Варвара в Восточной Германии ходила в университет, и о том, какой она была на первом курсе. Я ответила ей, что с соседками всё налаживается. Она спросила, не хочу ли я поговорить о чем-нибудь еще. Вид у нее был очень добрый и серьезный – огромные мягкие глаза и квадратная челюсть.
– Вам не кажется, что имя Соня несчастливое? – вырвалось у меня.
– Что ты имеешь в виду?
– В «Дяде Ване», в «Преступлении и наказании». Даже в «Войне и мире» она вызывает жалость, она… – я заколебалась, не желая употреблять толстовское слово, «пустоцвет».
– Она так и не получает своего мужчину, – произнесла Варвара. Я заметила в ее глазах удивление и сострадание и – со вспышкой ужаса – почувствовала, что она поняла, о чем я говорю.
* * *
У нас с Иваном выработался ритм: он писал мне раз в неделю, а потом я заставляла себя ждать неделю, прежде чем написать ответ. И даже эта неделя казалась громадной потерей времени. Однажды прошло восемь дней, а письма я не получила, потом – десять дней, и я, уверенная, что он уже никогда теперь не напишет, впала в отчаяние. В итоге сообщение пришло. Поле «Тема», где было написано безумие, вселяло надежду, поскольку это соответствовало моим чувствам. Но когда я открыла письмо, то обнаружила лишь одну строчку: У меня через две недели диплом, я тебе потом напишу.
