Разумеется, это просто страх. Всё равно стоит попытаться. Мы можем идти себе и идти, а говорить – лишь когда есть повод.

Ближе к концу он обратился к теме любви, которая, по его словам, настолько сложна, что у него не получается написать об этом хоть одно осмысленное предложение. В последние два года у меня много всего произошло, и мое представление о любви изменилось. У меня есть девушка, но я испытываю к ней любовь далеко не всегда. Я очень много думаю о тебе. Моя любовь к тебе – это любовь к человеку, который пишет твои письма.

Чтобы усвоить смысл этих предложений, пропустить их через мозг, потребовалась масса усилий. Я прочувствовала их на всех уровнях – графемологическом, морфологическом, семантическом, – и на каждом уровне эти предложения причиняли мне боль. Он пишет «моя любовь к тебе» – и тут же говорит, что любовь – не ко мне, а к кому-то другому, к автору моих писем. Дальше речь идет о колоссальной ценности этих писем, которые очень сложно понять, и именно сложность в понимании делает их такими для него ценными. Это, в некотором роде, даже пугает.

При четвертом перечитывании я остановилась на предложении о девушке. Неужели самое важное – именно оно? Но каким бы катастрофическим ни стало это открытие, хуже было другое: он не хочет узнать меня, узнать хоть что-нибудь, и единственное его желание – строить предположения, задавать вопросы и исчезать.

Что ж, теперь я, по крайней мере, в курсе. Больше никаких писем, в них нет никакого смысла. Мы через это уже прошли, и нам нечего больше сказать, да и к тому же у него нет времени. Я выключила компьютер и отправилась спать.

* * *

Когда я проснулась, из коридора доносилась песня о каком-то парне в поисках повседневности. Я пошла чистить зубы. Ханна сидела за своим компьютером.

– Привет! – сказала она. – Ты завтракала?

Мы отправились на завтрак. Было почти одиннадцать, и в столовой уже начали продавать обеденное мороженое. Страстно поглощая большую порцию клубничного, Ханна подробнейше пересказывала сон о сериале «Друзья». Я машинально жевала какую-то кашу и прихлебывала черный кофе.

В столовой появились девочки-скауты. Я уже много месяцев не видела ни одного ребенка. Двое из них подошли к нашему столику.

– Вы не хотели бы купить печенье?[32] – спросила одна из них, с роскошными волосами.

Я купила две пачки «Тонкого мятного», себе и Ханне.

– Я взяла у тебя из посылки шоколадный кекс, – объяснила я.

– Это же прекрасно! Посылка – для всех, – она просияла. Любой знак дружбы делал ее счастливой.

Я тоже когда-то была герлскаутом, а точнее – брауни[33]. Однажды я взяла в гараже грабли и разгребла весь двор старушке миссис Эммерет, чтобы получить значок за добрые дела. Миссис Эммерет заявила на меня в полицию, будто бы я пробралась к ней на территорию и отравила ее собаку. Я никогда не знала, что у миссис Эммерет есть собака. Оказывается, есть. Отравленная собака.

Когда пришла пора продавать печенье, моя мать – она считала, что на свете есть мало более постыдных занятий, чем бродить от дома к дому, втюхивая что бы то ни было, – продала всё печенье сама, причем собственной матери. Десять лет спустя, навещая бабушку в Анкаре, я обнаружила его в кладовке – тридцать нераспечатанных пачек гёрлскаутского печенья. «Почему ты не съела свое печенье?» – спросила я. «А, так это печенье? Я думала, это свечки», – ответила бабушка.

– У тебя что-то случилось? – спросила Ханна. – Ты всегда такая бодрая.

– Плохое настроение, – ответила я.

– Что-то стряслось?

– Мне нравится человек, которому не нравлюсь я.

Мне казалось, это – лишь приблизительное описание ситуации, но, произнеся вслух, поняла: именно так всё и обстоит.

* * *

В итоге я поехала к Ральфу в Библиотеку Кеннеди. Села на автобус у серой безлюдной станции метро, вокруг которой завывали ветры. Я была единственным пассажиром. Игнорируя остановки, водитель промчался прямо до библиотеки, здания из стекла и бетона, напоминавшего одновременно надгробный памятник и космический корабль. Я ждала Ральфа в мрачном павильоне с видом на океан. И мысленно всё время повторяла «нет, нет», открывая и закрывая застежку на рукаве. Увидев друг друга, мы с Ральфом рассмеялись. Потом мы пошли через макет, изображающий Национальный съезд Демократической партии 1960 года, и обратили внимание на розовый костюм – «радиоактивно розовый», как окрестил его Джон Кеннет Гэлбрейт, – сшитый Кассини для Джеки к ее встрече с Джавахарлалом Неру. У жакета – воротник в стиле Неру и соответствующая шляпка. Когда Джеки появилась в этом костюме, одна делийская газета сравнила ее с Дургой, богиней Силы.

* * *

На следующее утро я обнаружила письмо от Ивана, в поле «Тема» было написано: Куда ты пропала? Он писал, что мои письма ему необходимы. Он думает, ему нужно многое сказать, но прежде он должен знать, что думаю я. Сейчас он – в Калифорнийском технологическом со своим школьным другом Имре. Русский специалист по статистике – с выражением лица, как у дрессировщика, который положил голову в львиную пасть и тут же вынул, – битый час читал им лекцию о своей работе. И всё это время Иван обдумывал свое следующее письмо.

Для беседы обо мне Иван выпил с Имре яблочного вина. Если хочешь, чтобы разговор с Имре на любую тему не обратился в спор, нужно сперва с ним выпить. Порция оказалась недостаточной. Они нашли еще бутылку. Штопора под рукой не обнаружилось. Иван знал от отца одну хитрость: заматываешь бутылку в полотенце и стукаешь дном об стенку. Вместо полотенца у них был свитер Имре. А вместо стенки – модернистский фонтан. Бутылку разнесло вдребезги.

Иван с Имре прошагали три километра, чтобы купить еще вина, выпили и отправились на факультет проверять почту. В компьютерном зале Имре уронил бутылку, и остатки вина разлились вокруг, просочившись в коридор. В мужском туалете бумажных полотенец не было. Когда они вытирали пол полотенцами из женского туалета, откуда ни возьмись появился немецкий специалист по теории чисел и стал рассказывать о своей работе. Сейчас Имре ждет у фонтана. Иван обещал сводить его в парк «Юниверсал-Студиос», он нашел способ проникнуть туда, не платя тридцать пять долларов за вход. Хотел бы написать более глубокий текст, но не может, пока не услышит мой голос.

* * *

Я выключила компьютер и вместе с Ральфом отправилась в «Копли Плазу» покупать ему подтяжки. У меня не обошлось без проблем с вращающейся дверью. Мысли мои были поглощены тем, что если кто-то пишет о тридцати пяти долларах или о штопоре, я даже не пытаюсь показаться более крутой. Как я могу добиться в жизни хоть чего-нибудь? Как могу хоть кого-то заинтересовать?