– А потом вдруг слышу – мальчишка вопит: «Не смей! Не трогай! Ты ее убил!» – вроде того. Книжку свою отшвырнул, бегает вокруг меня. Я смотрю – Наташа лежит… Кровь течет, ноги как-то подвернулись, одна тапочка свалилась, и глаза… открыты. Я – к ней. На колени упал, ползаю, не соображу ничего – как так вышло? Только что стояла! Поднимаю, тормошу ее. Вставай, мол! Кричу тоже, сам не знаю что. Но понимаю, что все, не сможет она встать… А мальчишка все кружит возле меня, верещит дурниной! Я не выдержал: заткнись, кричу. А он как этого и ждал. Завопил еще громче: «Не трогай меня, отпусти!» Я к нему и не прикоснулся, я же с Наташей… Соседи потом говорили, что он кричал, просил отпустить.

– То есть вы хотите сказать… – Голос Полины сорвался. В горло словно насыпали битого стекла, говорить стало больно.

– Я не трогал Наташу! Никогда бы такого не сделал. Это все он! Влез в мою голову и велел мне! – Стрельцов наклонился к стеклу, как будто хотел сказать что-то ей на ухо, но потом вспомнил, что говорить нужно в трубку, поднес ее к губам и зашептал: – Он может заставить делать все, что угодно! Знаете, что я думаю? Он заставил вашу дочь убить себя. И вас с мужем вынудит сделать… плохое. И вы сделаете! – Михаил мелко-мелко затряс головой, теперь вид у него был совершенно безумный. – Поверьте, вы сделаете все, что он вам прикажет!

– Зачем ему это? – одними губами выговорила Полина. – Что он за чудовище? Скажите мне!

Стрельцов снова откинулся на спинку стула и вытянулся в струнку, как в начале разговора.

– Понятия не имею.

– Хотя бы предположение какое-то должно у вас быть, – настаивала Полина.

– Вы сказки татарские читали? – неожиданно спросил Михаил.

– Читала когда-то, в детстве, – пожала плечами Полина. – Про Шурале – лесное чудище, Су-анасы – Водяную, старуху Убырлы-карчык, вроде Бабы-яги…

– У нас с Машей мама татарка была. Она нам рассказала одну сказку. Страшную. Про Юху-оборотня. Не слыхали?

– Что-то не припоминаю.

– Один джигит женился на прекрасной девушке. Влюбился без памяти. Жили они месяц, другой. Поначалу джигит был счастлив, как лосось на нересте, но потом окружающие стали замечать, что выглядит он неважно, с каждым днем все хуже: стареет, седеет, морщинами покрывается, болеет постоянно. А молодуха, наоборот, цветет и пахнет. Чем ему хуже, тем ей лучше. Люди поняли, что угораздило бедолагу жениться не на женщине, а на чудовище: Юха-оборотень приманила несчастного и сосет из него жизненные соки. Концовку плохо помню… Как-то удалось людям заманить Юху в баню, обитую металлическими листами, и запереть там. А когда крики в раскаленной докрасна бане смолкли, отперли дверь и увидели: Юха лежит у входа, язык ее вокруг дверной ручки обмотан несколько раз, а сама она в змею оборотилась. Вот такая сказка.

– Жуть. Но вы же не думаете…

– Ничего не думаю, – отрезал Михаил. – Я не говорю, что Алик – это Юха. Просто… выдумал же когда-то народ этого монстра, что живет среди людей! Мучает, пугает, голову морочит, заставляет страшные вещи делать.

Полина чувствовала себя до крайности вымотанной. То, что она услышала, было похоже на бред. Психически больным Стрельцова, конечно, не признавали, но это не означает, что он не мог сойти с ума тут, в заключении. Одиночество, чувство вины, муки совести, уныние…

«Но ты ведь сама знаешь, что это ложь! Это похоже на отговорки, которые ты находила для себя!»

– Ладно, забудьте. Знаю, как все это звучит. Я бы и сам себе не поверил, – будто подслушав ее мысли, сказал Михаил. – Все думали, я оправдания себе ищу. Конечно, такое с собственной женой учинить!

– Я верю, что вы не врете или выдумываете.

– Если бы захотел оправдаться, сообразил бы что-то подостовернее! А выдумать… Разве такое выдумаешь? Мы с женой обычные люди, безо всяких там… – он сделал неопределенный жест рукой, – закидонов. Жили себе и жили. Во всякую мистическую дребедень не верили.

– Мне кажется, и здесь должно быть какое-то рациональное объяснение, – дрогнувшим голосом сказала Полина.

«Звучит так, будто я его уговариваю!»

Они были как два перепуганных ребенка, которые ночью столкнулись со зловещим существом: оба видели одно и то же, это подтверждало подлинность происходящего, но к разгадке тайны не приближало.

Полина склонялась к мысли, что мальчик наделен мощным и опасным гипнотическим даром: он умеет внушать людям определенные мысли и чувства, вызывать у них страх и даже управлять поступками. Вот только с какой стати он причинял вред людям, которые любили его, пытались помочь, сделать частью своей семьи?

– Может, оно и есть, это объяснение, – согласился Михаил. – Но я вам одно скажу. Здесь, как вы догадываетесь, не курорт. К тому же и совесть меня грызет каждую минуту, и тоска мучает, потому что Наташу свою я любил. Но даже с учетом всего… За этими стенами мне намного спокойнее, чем было в собственном доме весь год, с того дня, как появился Алик. Здесь я хотя бы знаю, что он далеко и меня ему не достать!

Слова эти камнем упали на дно ее души. Михаил боялся – Полина видела этот ужас так же отчетливо, как и его самого. Страх этого немолодого, вполне заурядного, но крепкого и здравомыслящего мужчины перетек в нее, холодной волной влился ей в уши, и она заледенела, как тогда, в детской, слушая нечеловеческий, чуждый, призрачный смех.

«А может, случилось что-то – я попала в аварию, или попыталась убить себя после смерти Сони, или меня сбила машина… И теперь я в коме, лежу в реанимации, и врачи ждут, когда остановится мое сердце. А все, что меня окружает, все, что творится в последнее время, всего лишь иллюзия, которую выстроил вокруг меня поврежденный мозг?»

– Почему именно мы? Почему наша семья? – спросила Полина, понимая, что Стрельцов не знает ответа.

– Он ничего просто так не делает, – ответил Михаил, не сводя с нее взгляда. – Зачем – не знаю, но это не может быть случайностью. Он выбрал вас, и с этим уже ничего не поделаешь.

– Мы еще посмотрим, – пробормотала Полина. – Вы ездили за мальчиком, так ведь?

– Ездил, – кивнул он. – Пришлось побыть на Урале некоторое время. Похороны, с наследством еще разные дела были…

– Михаил, мне нужно понять, в чем дело. Я должна разобраться! Возможно, Алик стал таким из-за какой-то травмы. А может, виной всему душевная болезнь. Или он всегда был такой – эмоционально ущербный, жестокий, неспособный ощущать боль, которую причиняет другим. Как бы то ни было, односельчане, люди, среди которых он рос, должны это знать! Вы можете рассказать мне, как Алик жил до того, как попал к вам?

Михаил Стрельцов кивнул все с тем же обреченным видом.

– Люди знали, а как же! Нашелся даже один честный человек – пытался предупредить меня. Вернее, пыталась. Только я не послушал.

Михаил провел в богом забытой дыре с птичьим названием Выпь больше недели и не мог дождаться возвращения домой. Старые Дубки, конечно, тоже не Нью-Йорк, но хоть до города близко, а Выпь затерялась среди гор и лесов. Дорог нормальных нет, Интернет и тот через пень-колоду.