На следующий день мы поехали к Белому дому вместе, оставив дочку у приятелей, живших с нами в одном подъезде. Помню, мы тогда захватили с собой всю еду, какую нашли в холодильнике: защитники Белого дома разбили палатки, дневали и ночевали там, и им нужна была еда. Я была счастлива от сопричастности к происходящему важнейшему историческому событию, от общения с близкими по мировоззрению людьми, ставшими за пару дней мне почти родными… Да, сейчас, возможно, это и выглядит наивно и даже смешно, но так было.

Как мы прекрасно помним, история с ГКЧП быстро закончилась. Нашей победой. И это было настоящее счастье, когда хотелось и смеяться, и плакать — именно от счастья.

Позднее, в течение нескольких лет, я в минуты плохого настроения припоминала мужу, как он сидел за швейной машинкой. А потом уже он мне стал напоминать, как я бросилась на баррикады…

— Ну, я ж говорил, что это все полная фигня, — торжествующе бросал он, а мне хотелось выть из-за крушения иллюзий, из-за того, что мои идеалы и мечты были растоптаны и осмеяны реальностью.

Поэтому произошедшее в 96-м меня нисколько не удивило, подобное должно было случиться, но это понимание не успокаивало, а, напротив, делало ситуацию еще трагичней.

Когда в конце 90-х я писала статью про «патроны», я как бы прощалась со всей своей романтичностью, прощалась с верой в недавние ценности — отечественные демократию и либерализм. Если учесть, что в страшный кризис 98-го рухнули и рассыпались в пыль последние иллюзии, то, пожалуй, это прощание вполне понятно. Я очень хорошо помнила, как все было лишь за семь лет до этого. Помнила свои чувства, эмоции, страхи и надежды, а главное — то самое ощущение кайфа, которое в приложении к политике и общественным отношениям больше не повторилось. И не повторится уже никогда… Помнила размышления о дочери и будущем: стоит ли рисковать собой во имя ее светлого будущего или пусть хоть диктатура наступит, а главное, чтобы у девочки были живы папа и мама? Я так и не разрешила для себя этот вопрос! И снова задала его в той самой публикации. Пожалуй, что в легкой «глянцевой» форме я высказала все, что хотела и, написав этот материал, закрыла тему, прежде всего, для себя, сметя веником осколки разбитых надежд…

Может, и мать я тоже плохая? Тогда же я написала статью, в которой подвергла сомнению свои материнские качества. В публикации пощадила себя, в реальности навалились сомнения, состоялась ли я как мать, и не нужно ли по-хорошему у меня вообще отобрать ребенка… До каких кошмарных мыслей доходило. Статейка же получилась не такой страшной, какими были мои размышления.

Я мечтала быть хорошей… нет — идеальной мамой! Поглаживая округлившийся животик, представляла все заранее: как правильно я буду воспитывать свое чадо, а уж ухаживать стану так, что никакая болячка сроду не пристанет к моему ребятеночку! Не совершу ни одной ошибки, которая пошла бы во вред моей девочке.

Психоз начался в роддоме: я же ничегошеньки не умела и до ужаса боялась материнства. Почему-то в голове застряло одно: всякая безобидная инфекция смертельно опасна для новорожденного. А потому любое покашливание или чихание окружающих воспринималось исключительно как начало конца, неизбежность потери моей сладочки, моей единственной, которую я уже обожала.

Встретив меня с ребенком из роддома и вкусно отметив это событие, родня, надарив нам, кроме прочего, кучу полезной литературы, удалилась восвояси, оставив нас наедине с крохотной инопланетянкой. От страха у меня подкашивались ноги, а муж трясущимися губами бормотал:

— Н-ничего…С-справимся…

Сюрпризы начались уже с пеленания. В родильном доме молодых мамаш обучали «свободному пеленанию». Дома сестра мужа с помощью куклы натаскивала мужа на пеленание «огурчиком», то есть с накрепко прижатыми к тельцу ручками, уверяя, что только так дитятко спит спокойно. Всю первую ночь, сменяя друг друга на посту у детской кроватки, мы по-разному пеленали ребенка: я — «свободно», муж — «огурчиком». Наутро преклонили колени пред горой умной литературы.

И что же выяснилось? Оказывается, разные авторы рекомендуют разное: американцам ближе, естественно, «свобода», а специалистам из соцлагеря (дело было в 1987 году) подавай «огурчик». Та же история с режимом. «Порядок, последовательность, регулярность абсолютно необходимы ребенку», — насупив брови, вещала со страниц книги «Наш ребенок» доктор Мирка Климова-Фюгнерова. Но за океаном глубокомысленно покачивал головой знаменитый дядюшка Спок: «Если мать предпочитает кормить своего ребенка без режима в течение многих месяцев, то никакого вреда для пищеварения ребенка не будет».

Опытным путем мы установили, что дочь действительно спит спокойнее, будучи «огурчиком». Режим кормления «болтался» туда-сюда, как качели на ветру, не желая подчиниться никакой определенности. И при этом я чувствовала себя виноватой перед дочерью: все-то я делаю не так, ни с одной книжкой ничего не сходится… Еще бабули с дедулями добавляли:

— Что-то она слишком громко кричит! И многовато срыгивает! Что-то спит беспокойно! — и смотрели на меня, как на Карабаса-Барабаса.

Я все четче осознавала, что с такой матерью-ехидной мой ребенок обречен. И когда, увы, однажды девочка заболела, и пришлось вызывать «неотложку», молодой врач не знал, кому оказывать помощь — мамаше или младенцу. Потому что я буквально рвала на себе волосы, выла и причитала на все лады:

— Ой-ой-ой! Это я виновата! Я не ма-ать! Я чудо-овище!

Доктор решительно надавал мне легких пощечин и приказал пойти в ванную комнату принять прохладный душ, а оторопевшему мужу велел непременно показать меня невропатологу. А еще лучше — психиатру.

К психиатру я не пошла. Все продолжалось в том же духе. Умные книги Л. Пэрну, П. Лич, Никитиных и прочих-прочих иногда вставали на мою сторону, но чаще отчего-то спорили со мной или советовали нечто явно не подходящее. После первых совершенно правильно сделанных процедур обливания прохладной водой девочка простудилась.

— Куда это годится? — возмущалась моя мама. — Сами, небось, под холодным душем не стоите!

— Она же не может сопротивляться, — тихим, скорбным голосом упрекал папа. — Вы ее спросили — нравится ей это или нет?

Потом началась эпопея с «развитием». Вдруг выяснилось, что у «других» дети уже в два-три года знают все буквы и даже почитывают. «Вот Сашенька Алякин сам про Колобка прочитал. Стишки наизусть декламирует…» — с упреком глядя на меня, непутевую, огорчались родственники.

Стали нервно наверстывать упущенное.

— Какая это буковка? — чуть не со слезами спрашивала я, подсовывая ребенку под нос яркий кубик.

— Дзе-ме-жи-жиж! — лучезарно улыбалась дочь, пуская кучу слюнявых пузырей.

В пять лет ребенок был усажен за фортепиано. И как только моя любимая, единственная девочка начала проявлять тугодумие, путая «фа» и «си», я стала серьезно раздражаться на нее, даже кричала…