class="v">                         И на средине

                   Увяз по горло в тине.

                                Осел

                         В болоте сел;

                   Раздумал ехать в гости

                         И был бы рад

                   Отправиться назад;

       Но, порывался он хотя сто крат,

Хотя пастух в него метал каменья в злости,

            Отчаян был его возврат.

К чему представлен здесь Осел, увязший в тине?

       Легко поймешь, читатель, силу слов:

Великие стада найдешь таких Ослов,

Которые, своей противяся судьбине,

            Пускаются в опасный путь,

            Дабы сыскать там что-нибудь,

И часто на пути принуждены тонуть.

ПЧЕЛЫ И ШМЕЛЬ

Пчелино общество, с тех пор как создан свет,

Житейских должностей всегда примером было,

                     Всегда союз любило,

                     Всегда носило мед.

Вблизи каких-то Пчел, пчелиный подражатель,

                     Знакомец иль приятель,

Устроивши в земле конурку и постель,

                     Работал также Шмель.

Куда летит Пчела, туда и Шмель летает,

                     И так же мед таскает.

                     Хорош такой сосед,

                     Который носит мед;

И Пчелы, чтоб завесть с соседом хлебосольство,

Судили нарядить нарочное посольство,

                          Шмеля просить,

                          Чтоб вместе жить

                     И вместе мед носить.

К Шмелю от матки Пчел явились депутаты:

«Послушай,— говорят,— поди ты к нам в дупло,

            У нас просторно и тепло.

Мы будем завсегда друзья твои и браты

И возьмем всех Шмелей к себе из-под земель».

            «Я род пчелиный почитаю

            И вашу добродетель знаю,—

            Ответствовал им Шмель,—

Но в вашем обществе живут нередко Трутни,

Которые творят и шалости и плутни;

                     Их плутни разбирать,

                     Так время потерять.

                     Я знаю цену службы

                     И всей пчелиной дружбы:

Хотя же у себя тружуся я един,

Но в доме я моем свободный господин».

М.Н. Муравьев

СУД МОМОВ

К М. А. Засодимскому

Ты часто, слушая стихи мои с раченьем,

Прочь гонишь от меня прельщающий туман:

Здесь рифмой оскорблен, там смысла опущеньем,

Свергаешь без чинов мной чтимый истукан.

Послушай: я еще являюсь с сочиненьем,

Чтоб случай дать тебе свой править важный сан.

Насмешник греческий, писатель остроумный,

Такую повесть нам оставил Лукиан,

             Что будто в день какой-то шумный

             Нептун, Минерва и Вулкан

Похвастать вздумали верховностью своею

       В художествах: кто лучше из троих

Покажет образец способностей своих —

             И Мома выбрали судьею.

             Известно, парень вострый Мом:

             Ума имеет он палату,

И уж не спустит он приятелю, ни свату,

             Лишь только бы блеснуть умом.

Условье сделано, и день суда назначен.

       Вулкан к мехам, Нептун во глубину,

Богиня мудрости в Афинскую страну —

             И ну трудиться. Труд удачен.

       В условный день, лишь начало светать,

             В какой-то роще отдаленной,

             Внизу Олимпа насажденной,

Изволили мои художники предстать

                    Суда во ожиданье.

Работу рук своих, Нептун вола привлек;

Минерва — на столпах великолепно зданье;

Вулканом изваян (возможно ль?) человек.

       Приходит Мом. И что вы, добры люди,

Подумаете,— он учтивость сохранит?

«Твой вол прекрасный зверь,— Нептуну говорит,—

Но он бы был сильней, рога имев у груди».

                   Минерве: «Сей фасад

Сияющ, и по всем он правилам построен;

Но ежели сосед и зол, и беспокоен —

Что сделаешь? Нельзя перенести палат».

Впоследок очередь дошла и до Вулкана:

«Вся хитрость во твоем труде истощена.

Но для чего в груди не сделано окна,

Чтоб правду отличать льзя было от обмана?»

       Окончен суд, и участь всех равна.

       Тогда мои узнали поздно боги,

Что трудно и богам на Мома угодить.

Зачем же критике, пииты! вас щадить?

К чему ваш крик и шум? Судьи должны быть строги.

КУЧЕР И ЛОШАДИ

Не ведаю того, в каком то было лете

И точно коего то месяца и дня;

Лишь ехал господин по улице в карете,—

                     То только знаю я.

На козлах кучер был с предолгими усами

И тамо управлял упрямыми конями.

Не так на небесах гордился Фаетонт

Иль Ахиллесов вождь коней Автомедонт.

В то время, как то он без правил и закона

       Скакал к стенам прегорда Илиона,

Как кóзел с высоты, скиптр кучерский в руках,

            Подобно как индейский шах,

Гордился кучер мой и так превозносился:

                   «Какая часть моя!

                                   Где я?

В какой высокий чин на свет я сей родился?

Се подданны мои, на них мне власть дана,

Тварь бедна, для меня лишь ты сотворена!»

Но в час, плачевный час, как хвастал он надменно,

Неслыханное зло в то время совершенно:

                   Конь в брюхо брык,

                   Упал мужик.

                   Поднялся крик.

Кто прежде в высоте вверху был над конями,

            Тот стал под коньими ногами.

О вы, великие и сильны на земли!

Толь страшну истину из уст моих внимая,

            Страшитесь, чтобы не могли

Вы гордостью дойти погибели до края.

И вы, всевышнего подобие и вид,

      Цари, я к вам мой глас днесь обращаю,

Простите мне, коль я воспоминать дерзаю,

Что не презрение любовь к вам в нас родит.

ВЕРХУШКА И КОРЕНЬ

Когда-то Корень так в себе сам говорил:

«Зачем мне истощать своих лишь токмо сил,

                           Чтобы Верхушку,

                    Такую лишь вертушку,

                                  Кормить,