– Она не отказывается, – ответил Кирилл глухо. – Не отказывается… Я никогда ей этого не предлагал! Это невозможно… по многим причинам. Вы можете сколько угодно не верить мне, упрекать в малодушии, но временами у меня внутри все клокочет: мы с ней из разных миров! Я дня прожить без нее не могу, а где-то подсознательно все равно знаю: не мой она человек!

– Почему не ваш?

– Потому что с ней у меня один грех, грязь и ложь!

– Значит, вы происходящее между вами грязью считаете?!

– Конечно! Все рухнуло: мой венчанный брак, моя вера в Бога, работа. Я предал своих родных, детей, попрал долг отца, мужа, художника! Вы видели мои последние этюды? Это же стыд, поделки! Профессиональная деградация. Я пошел по пути ремесленничества пусть косвенно, но благодаря Свете. Временами у меня случаются прозрения – мне делается страшно. А потом – опять… Меня к ней тянет. Я хотел спасаться в монастыре, но не выдержал – весь истосковался! Вернулся из монастыря – и снова в грех, в грязь! Я вам верю: Светлана чистая, хрустальная женщина. Но для меня она…

Но я и так знала, чем для Кирилла стала моя подруга. Он и так достаточно сказал, чтобы сообразить: она для него что-то вроде лестницы, ведущей в негасимый огонь, что-то типа лифта на эшафот. Хочется выйти из лифта, а нельзя – двери сомкнулись намертво. И так же мертво держала Кирилла Светка.

– Но ведь если вы женитесь на ней, – обескураженная его неподдельным отчаянием, я все-таки пыталась отыскать какие-нибудь утешительные аргументы, – в вашей любви не будет никакого греха. Смотрите, вы легко доверили свою беду мне, малознакомому человеку, а со Светланой поделиться не хотите! Объяснитесь и завтра же сделайте ей предложение!

– Она его не примет!

– Примет! Она же любит вас. Больше всего на свете!!

– Нет, свой банк она любит больше!

– Я уже говорила вам: стыдно! Вы комплексуете! Не можете поверить, что женщина испытывает к вам глубокое, искреннее чувство?! Что бы ни было, а Светлана до конца готова разделить вашу судьбу! Принять ваш стиль жизни!

– Нет, я верю… Она готова, – ответил Кирилл после продолжительной паузы, во время которой он со странной жадностью глотал мускат. – Я верю… Светлана сильная и самоотверженная. Но я никогда не женюсь на ней. Венчанные браки не допускают развода. Мы со Светой не сможем венчаться в церкви, а все остальное, под каким ни подай соусом, – грех. Грех!

– Понятно. – Следуя его примеру, я прикончила очередной фужер муската. – Но если так, вам лучше навсегда исчезнуть из ее жизни. Ей будет трудно, но она справится.

– А я как же? Да я же первый не справлюсь!

– А вы не беспокойтесь о себе – думайте о ней… Думайте, что вы страдаете во имя счастья любимой женщины. Разве вас не будет согревать эта мысль?

Кирилл взял в руки фужер с мускатом и так и замер, не прикасаясь к вину. Я видела, что он серьезно, всесторонне и глубоко обдумывает мое предложение, и поощрительно молчала, не требуя скорого ответа…

Наутро все было в точности как всегда: мы плавали, крутили педали тренажера, купались в Днепре, хлебали жирный рассольник, приготовленный Катериной Петровной, а вечером по очереди танцевали с Кириллом. И на ночь Светка, как обычно, ушла к нему.

К счастью, это была моя последняя ночь в Раздольном. Вечером следующего дня специально вызванный Ромин водитель доставил меня в аэропорт. Ночью я прилетела в Москву и на рассвете входила в собственную квартиру.

В Москве было спокойно. Или скучно. Не знаю, какое из слов прольет больше света на подробности этого периода моей жизни.

Утром я, как обычно, ехала на работу. На работе бездельничала до обеда, потом шла в кондитерскую пить кофе и снова бездельничала до вечера.

Анна Игоревна взяла отпуск. Мои гипотетические клиенты – сотрудники языковых курсов и школ – позакрывали свои конторы и дружно разъехались по побережьям теплых океанов и морей. «Иероглиф» со времен моей поездки в Раздольное не выпустил в свет ничего нового, поэтому мне оставалось только скучать да подольше засиживаться в кондитерской в обеденный перерыв.

На третий день по приезде я позвонила риел-торше Алисе Борисовне и сообщила, что передумала продавать дачу в поселке Холщево.

Из приятной, общительной дамы Алиса мгновенно превратилась в фурию.

Как?! А она потратилась на рекламу, на проверку подлинности моих бумаг в земельном фонде!.. Не говоря о том, что поездки и оформление документов – все это нелегкий риелторский труд!

Пока я приходила в себя после разговора с Алисой, мне дважды перезвонили из службы безопасности компании, под эгидой которой трудилась словоохотливая риелторша. Солидный мужской голос доходчиво объяснил, что, отказавшись немедленно оплатить услуги их агента, я имею реальные шансы вернуться к этому разговору в суде. Да ну и что, что договора мы не подписывали?! Главное – вы в наше агентство обращались? Обращались! И подтвердить это могут коллеги обиженной Алисы! Все как один! А раз так – в суде меня заставят оплатить и бесполезные риелторские услуги, и Алисин моральный ущерб, и судебные издержки. Но кстати, существует и более простой способ вразумить любителей халявы, интригующе закончил беседу солидный мужской голос.

Я легко догадалась, о каком способе идет речь, и вечером того же дня в прихожей своей квартиры вручала Алисе Борисовне причитающуюся ей сумму. В обмен на деньги Алиса вернула мне ключи от избушки, улыбнулась и неожиданно передала Светлане Михайловне нижайший благодарный поклон.

Поклон этот здорово меня насмешил, и я не замедлила донести его до Светки.

Однако Светке было не до поклонов. Она пожаловалась, что после Раздольного переживает состояние, чем-то отдаленно похожее на похмелье. С Ромкой ей теперь особенно плохо – и нет никакой возможности похмелиться, потому что Кирилл куда-то исчез, к телефону не подходит и сам не звонит. Тоска…

– С участком твоим все нормально движется. Заплатила Борисовне – ничего, вернешь бабки, когда производство воды наладится. У меня на следующей неделе по этому поводу намечается одна интересная встреча, так что потерпи…

И я терпела… Терпела Светкины проволочки, одиночество, скуку – все, из чего слагался мой вынужденный покой.

В следующий раз на мой покой рискнула посягнуть Дашка.

– Алла, добрый вечер, – нарушив нормы общения, принятые с некоторых пор между нами, непринужденно поздоровалась она.

«Очень добрый!» – в душе я нехорошо усмехнулась. Во-первых, ее звонок сам по себе не предвещал ничего доброго. Во-вторых, это был вечер понедельника – впереди еще четыре рабочих дня. Четыре дня тупого отсиживания в «Иероглифе»…

– Привет, – процедила я еле слышно.

– Слушай, Ал, надо поговорить… Я тебе звоню по поводу дачи, – вполне миролюбиво продолжала Дашка, делая вид, что не замечает моей холодности.