— Или за счет их жен, не желающих, чтобы это всплыло, — хохотнул Хаук. — Только такие, как ты, дома долго не сидят.

Может быть. Они с Ингрид ведь и сейчас могли не соглашаться на предложение Хаука. Серебра и меди у них хватило бы на то, чтобы добраться до какого-нибудь городка, а там наняться в помощники к сделавшему себе имя целителю да жить себе безбедно…. Нет ведь, ввязались. А после того, как какой-то гад едва не убил Ингрид и проткнул его самого, не отступятся.

— Говорят, раньше умели различать родичей, но плетение утеряно. Так что… — Эрик развел руками. — Но даже если убийца метит в Гарди, пока не пришел его черед, придется стеречься и вам с Аделой.

Хаук кивнул, отвечать не стал. Так и сидел, глядя на лагерь и размышляя. Эрик разложил рубаху на траве, провел ладонью, убирая плетением лишнюю воду. Надел — чуть волглая, но терпимо.

— Одного я не могу понять, — задумчиво произнес Хаук, повернувшись к нему. — Ладно я — воробей стреляный. Но ты ведешь себя так, словно дыра в рубахе заботит тебя сильнее, чем дыра в боку.

Эрик рассмеялся.

— Ту, что в боку, я затянул, а через несколько дней и вовсе о ней забуду. Не первая и не последняя, да и ничего серьезного. С рубахой так не получится.

Он перекинул через локоть подсушенный дублет, закинул за спину сумку. Примерился к шайке.

— Оставь, — сказал Хаук. — Я пришлю людей. Пусть заберут. Жаль, самострел искать бесполезно.

— А узнать, у кого пропал?

Хаук покачал головой.

— Кроме тех, что люди носят с собой, были еще в обозе. Знаешь, чтобы на стенах не терять времени и не давать врагам передышки. Один взводит, другой стреляет, и взводить можно научить даже крестьянина, что попросился под защиту стен. Я не преувеличивал, когда говорил Гарди, что жду нападения. И если тот, кто стрелял, хоть чуть-чуть соображает, то под шумок стащил любой из обозных…

Он осекся, глядя за спину Эрику.

— А вот и Фолки. Ему ни слова.

Эрик проследил за его взглядом. Благородный был уже ярдах в двадцати, верхом без седла, ведя на недоуздке еще одного коня.

— Все, значит, не покладая рук ищут лошадей, разбирают обоз, а одаренные на лужку прохлаждаются, — сказал Фолки вместо приветствия.

Остановившись рядом, кивнул зятю, приветствуя его, оглядел Эрика.

— Тебя собаками травили? Или серебра не хватает прилично одеться и дырами не сверкать?

Эрик оттянул дыру, усмехнулся.

— Проветриваю, чтобы не сопреть. Жарко.

— Язык придержи, — сказал Хаук.

Эрик пожал плечами, коротко поклонился, дескать, как прикажешь.

— Да я не тебе. Фолки, не смей задирать моих людей.

Тот проворчал что-то себе под нос, но спорить не стал. Хаук забрал у него недоуздок, кивнул Эрику.

— Пойдем. Пока еще что-нибудь не случилось.

— А что-то уже случилось? — вскинулся Фолки.

Хаук криво усмехнулся.

— Тварь случилась. Лошади, вон, разбежались. С обозом непонятно что. Тебе мало?

— Я думал еще… — Договорить он не успел, конь резко припал на переднюю ногу, и всадник чуть не слетел, припав к шее. Выругался, когда, едва восстановив равновесие, конь снова пошатнулся, заржав. Сполз с конской спины, охнул. Вместо копыта правая нога жеребца опиралась на сложившуюся под прямым углом бабку.

— Норы, — выругался Хаук. — Пасючьи норы, чтоб их.

Похоже, не только Эрику стоило следить за языком.

Конь снова оступился, Фолки дернулся, будто у самого оказалась сломана нога.

— Что ж за напасть такая! То Адела, то твари, то вот… Хаук, ты за благословением перед походом ходил?

— Ходил.

— Словно прокляли… — Он зыркнул на Эрика. — И я даже подозреваю кто.

— Языком не мети, — оборвал его Хаук.

— Языку моему ты не указ, пока не в бою. И я говорю, что все беды начались, когда ты подобрал этих двоих выродков.

Конь, постояв на трех ногах, попытался найти опору и снова едва не упал. Опустился наземь, поджав ноги. Заржал. Фолки, присев рядом ткнулся лбом в конскую морду.

— Что ж так… я его сам жеребенком выхаживал. Что ж так глупо-то…

Он поднял голову, выпустил недоуздок. Повторил:

— Что ж ты так… — Он повернулся к Хауку. — Говорят же, что Творец проклинает их при рождении, а дар — от Насмешника. И что приличные люди с ними не водятся. Моя семья никогда с ними не якшалась, а ты едва связался — и началось.

Эрик мог бы заметить, что его величество не чурается «якшаться» с одаренными. Что если бы не он и Ингрид, Адела была бы мертва — не свалилась бы с седла, так задохнулась. Что не предупреди он о тварях, погибла бы половина их людей, если не все.

Он оставил мысли при себе. Если Фолки искренне верит в то, что несет — переубеждать бесполезно. Если пытается зародить сомнения в голове Хаука, чтобы тот отослал таких неудобных одаренных — бесполезно вдвойне.

— Ерунду болтают, — отрезал Хаук. — И хватит об этом.

— А ты мне рот-то не затыкай!

— Не при людях.

— Где тут люди? Этот выродок? Серая понесла, едва его баба на нее села — кобыла, которой я бы собственного сына доверил! Цветы эти, мать их так и разэтак, из-за которых мы тут встали. Кто сказал, что они ядовиты?

— Я сказал, — все так же спокойно заметил Хаук.

— Да только никакого яда не было. С Аделой все было в порядке, пока он не раскудахтался.

— «Раскудахтался», как ты изволил выразиться, я.

— По его наущению! И тусветная тварь вылезла ровно там, где он велел вставать на дневку, а ты послушал!

— Фолки, я сказал, довольно!

— А я сказал, что не заткнусь! Выбирай — или ты гонишь прочь этих выродков, или я забираю своих людей и ухожу!

Эрику надоело слушать их пререкания. По доброй воле он не уйдет, но если прогонят — спорить не будет. В конце концов, неведомый убийца охотится не за его головой. Они с Ингрид не пропадут, наоборот, вдали от этого змеиного клубка, именующего себя благородными, будут в большей безопасности. А что не удалось отомстить за Ингрид — так и она жива. Разве что за пережитый страх мстить…

— Ты забыл, что присягал мне в верности? — холодно заметил Хаук.

— А ты забыл, что эта клятва обоюдна! Я поклялся защищать тебя и повиноваться приказам. Ты — платить за верность верностью и заботиться о моих людях, как о своих. Хороша забота!

— Чем же она нехороша?

Эрик присел рядом с конем, погладил того по морде. Свилось усыпляющее плетение. Благородные не обращали на Эрика внимания, точно не он был предметом их спора.