— Ее госпожа Адела от себя не отпускает.

— Ну так отпустит когда-нибудь. Только сразу с поднятыми руками подходи, а то Ингрид решит, что ты опять «со всем вежеством». А у нее рука тяжелая и без плетений.

— Простите, господин. — Ове бухнулся на колени. — Нечистый попутал. Про одаренных всякое говорят, вот и не удержался…

— Говорю же, не передо мной извиняться надо. Я с тобой рассчитался.

Челюсть у Ове и правда распухла, налилась багровым. Любо-дорого посмотреть.

— И перед ней извинюсь, когда вернусь. Я с господином иду чистильщиков провожать.

— А я-то тут причем? — не понял Эрик. — Иди себе. Вернешься — тогда прощения и попросишь.

— Я слышал, господин Фолки говорил, что если с утра с плетениями что-то не сделать, можно калекой остаться. Он потому своего жеребца и не берет.

Ах, вот оно что…

— Калекой-не калекой, но кость держаться перестанет. Только, опять же, я-то тут при чем?

— Выходит, если нас что-то в пути задержит, рука опять сломается. А мне никак нельзя со сломанной рукой. Смилостивьтесь, господин…

Эрик долго смотрел на него. Ове снова заерзал.

— Все, что я могу сделать, — сказал Эрик прежде, чем Ове опять бухнулся лбом оземь, — дать несколько лишних часов, если сейчас повторю плетения. И забинтовать как следует, на случай, вдруг вы все-таки запоздаете. Будет держать хуже, чем лубки, но лучше, чем вообще ничего.

— И за то век благодарен буду.

Эрик вздохнул — вроде сегодня ничем особым не занимался, а способность плести почти истощил. Хоть бы ничего не случилось больше!

— Давай руку.

Хорошо, что подновлять чужие плетения проще, чем плести самому.

— И тащи бинты.

Ове вернулся через пару минут. Эрик глянул на то, что он принес. Нет, эти перевязки были бы хороши на ранах — мягкая ветошь, отлично впитывающая сукровицу и гной, но держать сопоставленную кость она не будет. Он поднялся.

— Убери это, и пойдем за моими. Вернешь потом.

Эрик направился к шатру Хаука, рядом с которым оставил мешок, не слушая сбивчивых благодарностей. Где-то там, на дне, у него лежали хорошие плотные бинты на подобный случай. Хотя лубки все равно были бы надежнее…

Он распустил завязки, заглянул в мешок прежде, чем сунуть туда руку.

Из растянутой горловины вылетело нечто серо-песочное, яростно шипящее. Эрик отдернул голову — недостаточно быстро. Шею, у самой челюсти, обожгло болью. Он схватился рукой, растерянно уставился на ладонь, на которой остались две кровавые полосы.

Песчаная лента скользнула под ногами и исчезла в траве.

Шею жгло так, словно к ней приложили каленое железо. Эрик потянулся к плетениям — нити не подчинились. Он рванулся к ним снова и снова, уже не слишком хорошо понимая, что хочет сделать. В голове мутилось.

— Что с вами, господин? — донеслось точно сквозь вату.

Он с трудом повернул голову… О… как там бишь его? Олав? Ове… Ове, точно, почему-то раздвоился. Эрик попытался уцепиться за него — не вышло, промахнулся. Он хотел опуститься на корточки и отдышаться — шею и голову словно распирало изнутри и казалось, будто воздуха вокруг становится меньше. Ноги подогнулись, и он рухнул на колени. Рот наполнился слюной с отчетливым привкусом крови. Затошнило.

Он скрючился на коленях, то выворачиваясь наизнанку, то пытаясь ухватить хоть каплю воздуха, который никак не получалось протащить в грудь.

Кажется, вокруг что-то кричали. Кто-то бегал. Вроде его пытались поднять и куда-то вести.

Эрику было все равно. Череп словно разрывало изнутри, глаза ломило так, точно они вот-вот вылезут из орбит. И дышать, никак не получалось дышать, Эрик отдал бы все оставшиеся ему годы — или, наверное, уже минуты — жизни за один-единственный вдох.

— Не смей, — пробился сквозь звон такой родной голос. — Не смей умирать, слышишь?

Он вовсе не собирался умирать. Глупо же умирать, справившись с тварью и не успев увернуться от какой-то дурацкой змеи. Эрик хотел сказать, чтобы Ингрид не волновалась, все обойдется, она-то может плести и никогда не теряла голову, но чтобы сказать, нужно было вдохнуть, а вдохнуть не получалось, и голос не слушался.

Он вцепился в собственное горло — почему оно стало таким огромным? — пытаясь расцарапать, разорвать его, все что угодно сделать, только бы дышать. Уже ничего не видя за темной пеленой, застилавшей глаза, ничего не слыша за звоном, заполнившим уши, ничего не соображая от боли, сжигавшей голову и шею и удушья, он помнил только одно — нельзя умирать.

А потом все-таки нырнул в темноту, обещавшую покой.

— Я больше не могу плести, — услышал он голос Ингрид, вынырнув из такой спокойной темноты в тошноту и головокружение. Воздух, сколько здесь воздуха! Только почему все равно так тяжело дышать, точно на грудь положили кирпичи?

— Иди поспи. — А это еще кто? — Я подержу.

Человек выругался в три этажа, и Эрик узнал выражения и голос. Колль. Чистильщики разве не ушли?

— Твою мать, опять кровит! Губка уже вместо мозгов!

Эрик попытался открыть глаза, но веки не слушались. Попытался шевельнуть рукой — она отказалась подчиняться. И вообще он не чувствовал ничего, точно все тело превратилось в одну онемевшую отсиженную ногу. Нутро смерзлось от страха. Какого…

Снова начало разламывать череп изнутри. Эрик попытался сообразить, что с ним, но думать не получалось. Мысли скакали, страх захлестнул разум мутной волной — чем остаться парализованным, лучше сдохнуть сразу. Он хотел сказать об этом, но вышло только мычание.

— Тшшш… Тихо, все хорошо.

А вот пальцы Ингрид, коснувшиеся щеки, он почувствовал. Страх отхлынул на миг. Может, все не так плохо. Эрик потянулся к нитям. Нельзя бояться, и ныть нельзя, надо разобраться, что с ним и как с этим справиться.

Нити не шелохнулись. Ни двигаться, ни плести, ни открыть глаз…

— Все будет хорошо.

Врет. Кто-то другой, может, и поверил бы, но Эрик слишком долго ее знал. Напугана до полусмерти и на грани отчаяния.

— Иди отдохни, — повторил Колль.

А вот этот не дает себе труда скрывать чувства. Устал и очень зол. Странно, что чистильщик вообще стал с ним возиться, а не плюнул на все и не удалился вместе с телегой.

— Нет.

— Пошла вон! — заорал Колль. — И чтобы велела Ларсу себя усыпить хотя бы на два часа!

Эрик хотел сказать, чтобы тот не смел так разговаривать с Ингрид, если не хочет получить по морде, когда он, Эрик, встанет. Снова ничего не вышло. Голова раскалывалась. И тошнило. Как бы все вокруг не заблевать…