– Удивительно, – откликнулся я. – Я думаю, что вы, то есть больница, могли бы опротестовать завещание. Как вы думаете, доктор Гассман пребывал в здравом уме?

– К сожалению, должен сказать, что он был в здравом уме. Хотя и не отрицаю, что мы думали о возможности опротестования. Мы полагали, что сможем найти признаки умственного расстройства в его рукописях, но то что нам удалось обнаружить, не предоставило нам такой возможности.

– Вы хотите сказать, что какие-то его бумаги пропали? – спросила Адриана.

– Да, причем большая их часть. Он собирал материал для книги, собирал его годами, но рукописи так и не нашли. Он составил последний вариант завещания за несколько месяцев до смерти, хоть мы и не знали об этом. В конце концов наши поверенные отговорили нас опротестовывать завещание. Десять тысяч и так были достаточно щедрым даром больнице. Из доходов е этой суммы мы оплачиваем работу старшего врача. Нам не на что жаловаться.

– Вы сказали, что был повод усомниться в разумности Гассмана, – заметил я.

Главный врач выглядел смущенным и быстро взглянул на Адриану, которая до сих пор тихо прислушивалась к нашей беседе. Он нервно пососал трубку.

– Ну… это деликатный вопрос. О таком не принято говорить. Просто скажем, что состояние его здоровья могло дать повод усомниться в его уме.

– Вы, вероятно, говорите о сифилисе, доктор Доддс? – прямо спросила Адриана. – Я опытная медсестра. Вам нет нужды деликатничать из-за меня. Моя семья заинтересована в имуществе доктора Гассмана, и мы хотим знать все, что имеет отношение к этому.

Доддс был явно удивлен прямотой Адрианы и опустил трубку.

– Да, у него был сифилис. И ходили слухи – хоть и неподтвержденные, – что он не всегда контролировал свое поведение. Мы могли бы потребовать вскрытия, чтобы осмотреть тело на предмет повреждений мозга, но, честно говоря, ярко выраженных симптомов у него не было. И, кроме того, такие вопросы нам не хотелось бы поднимать. Вред от этого мог бы и не окупиться его деньгами, вы же понимаете.

– Вы хотите сказать, что больнице лучше не объявлять во всеуслышание, что один из врачей болен сифилисом? – спокойно сказала Адриана. – Да, мы это понимаем. Итак, завещание Гассмана в пользу Уильяма Таунби осталось неоспоренным. И что было потом?

– После этого история приняла оборот еще более удивительный. Таунби был совершенно здоров, и это никого не удивило. Но сразу же после получения наследства он объявил, что отправляется в Эдинбург изучать медицину! Утверждал, что его вдохновил на это Гассман. У Таунби уже был диплом инженера. И теперь у него, безусловно, имелись средства, чтобы отправиться учиться, если он этого хотел. Итак, он уехал.

– А оставленное ему состояние было в наличных? – спросил я.

– Большая часть, но он также получил хороший дом здесь, в Ричмонде-на-Темзе, и какое-то жилье, которое сдавалось. И пока он учился в Эдинбурге, он все это продал – и выгодно. Перевел все в деньги и облигации на предъявителя. Я это знаю, потому что он просил меня рекомендовать ему агентов по недвижимости и брокеров. Я порекомендовал «Уиллоуби и Мартин Лимитед», я знаком с ними по клубу. – Он помолчал. – Что ж, они информировали меня, вы же понимаете. Я чувствовал себя вправе знать, что происходит с состоянием. В общем, Таунби получил степень и прошел практику по неврологии. Гассман умер в тысяча девятьсот девятом, а в начале тысяча девятьсот тринадцатого Таунби стоял у нашей двери, желая занять должность в том самом заведении, где его лечили от нервного расстройства.

– И вы его приняли, – сказал я. – Но разве не возникло возражений из-за того, что он бывший пациент?

– Конечно, возражения были, но открыто их никто не высказывал. Если честно, мистер Бейкер, некоторые из нас полагали, что он обладает сорока тысячами, которые могли бы принадлежать больнице. И было не исключено что какая-то их часть может вернуться к нам. По правде говоря, так и произошло. Таунби тотчас предложил финансировать грант на исследования в пять тысяч фунтов, если его примут. Это благотворительная больница, мистер Бейкер. Вы понимаете, что это такое?

– Я полагаю, это означает, что здесь работают в основном добровольцы, – сказал я, прекрасно зная, что это не так.

– Нет, это значит, что источники финансирования – благотворительные взносы. Например, мы носим имя Мортона Грейвза в честь филантропа, который внес первый большой дар. Персоналу здесь платят хорошо. Но финансирование берется из пожертвований, грантов, благотворительных акций и прочего. Гассман был к нам чрезвычайно щедр, и вот перед нами стоял человек, получивший большую часть его денег, и предлагал внушительное дополнительное перечисление из той же суммы. И он доказал, что был хорошим врачом – в большинстве случаев.

– В большинстве? – переспросил я. – Но не всегда, вы хотите сказать?

– Мы с ним расходились во мнениях, и довольно часто. Он во многом был похож на Гассмана в плане отношения к пациентам. Его методы лечения бывали весьма суровыми. Он тоже пытался применять электрошок и верил в аверсивную терапию. По моим представлениям, он был попросту жесток. Однако в целом лечил эффективно.

– Но это продолжалось недолго, – сказала Адриана – Теперь он снова стал пациентом, вы ведь так мне сказали?

– Да. В пятнадцатом году он опять впал в безумие. – Доктор Доддс снова поднял свою трубку и курил, пока его лицо почти не скрылось за клубами дыма. – Однажды он читал лекцию – молодой Таунби – по приглашению ординаторов больницы Приората Я сам там присутствовал. На середине фразы – именно на середине – он внезапно замолчал и незряче уставился прямо перед собой. Это продолжалось двадцать или тридцать секунд. Затем он продолжал, читая по конспекту, но только около минуты. Потом резко окончил лекцию и извинился, сказав что чувствует себя плохо. Потом сошел с кафедры и вышел вон. Так вот, больница Приората находится отсюда в целых двух милях, но Таунби отправился сюда пешком. Через полчаса он был уже здесь. Он совершил обход, то есть поговорил с несколькими пациентами, как мне сказали. А затем потерял сознание в коридоре. И с тех пор находится здесь, снова в качестве пациента.

– Это удивительная история, доктор Доддс, – сказал я. – И он вернулся к своему прежнему состоянию… безумия?

– Не к изначальному срыву, нет. Сначала он был даже в худшем состоянии, чем прежде. Страдал от полной потери памяти и потери ориентации. Но спустя какое-то время Таунби вернулся в почти нормальное состояние, если не считать того, что он начисто забыл шесть лет своей жизни. И так никогда их и не вспомнил – ничего. Он утверждает, что не помнит, что получал деньги, учился в медицинской школе и был врачом. Мы устраивали хитроумные психологические ловушки, чтобы поймать его на лжи, но тщетно. Я верю, что у него действительно не сохранилось никаких воспоминаний о тех годах.

– А деньги? – спросил я. – Нам надо знать, не сможет ли он рассказать нам о земле, вы понимаете.

– Деньги пропали, – тихо сказал доктор Доддс. – На его банковском счете оказалось менее тысячи фунтов, деньга немаленькие, да, но это всего лишь ничтожная часть его состояния. Недвижимость, как я уже сказал, была продана раньше. Какие бы у него ни были ценные бумаги – а они у него имелись, я уверен, – они так и не были обнаружены. Здесь он получал жалованье и, насколько мы можем судить, жил исключительно на эти средства. Мы позволили себе секретно разузнать о его делах в Эдинбурге. Там его расходы были скромными – он тратился только на… «ночных бабочек». Простите мне мою прямоту, миссис Уоллес, но я думаю, вы хотите, чтобы я называл вещи своими именами. Верю, что состояние хранится где-то нетронутым. Учитывая, что основная его часть состоит из ценных бумаг, которые он приобрел в десятом и одиннадцатом годах, приобрел через людей, которых я лично знаю, капитал должен существенно увеличиться.