Ийилива.

Мист сглотнула. Нет, выбора определенно нет – путь к тем, с кем можно поговорить и поспорить, и на кого свалить сложные дела и решения лежит через книгу, чем бы она в итоге не была.

Девушка протянула руки к книге, пытаясь не задеть багровый сгусток над ней, однако, стоило коснуться обложки, как это летающее кровавое пятно метнулось к ее ладони и пронзило кожу, впиваясь с невыносимой болью. Ухватив себя за запястье стремительно багровеющей левой руки правой, Мист отшатнулась от пьедестала, вопя, что есть мочи, но краснота продолжала растекаться и пульсировать, яркая, болезненная, колючая и обжигающая, словно пожирая Мист и заменяя ее плоть своей, горячей и полупрозрачной.

А потом все кончилось, она словно исчезла сама. Внутри и вокруг нее была серая пепельная пустошь, а ее самой не было, она была прозрачна и пуста, была воздухом, как Ийилива. И она двигалась вместе с ветром, который был одновременно частью ее и сам по себе, или, может, мир двигался сквозь нее, тогда как она оставалась неподвижной? Хмурое небо над ней было тревожным и больным, и его рассекала пополам багровая полоса, пышущая прозрачным жаром. Солнца не было видно, а, может, в этом мире его и не существовало. Серая, злая пустыня под треснутым небом неслась навстречу Мист, пока однообразный ландшафт не начал нарушаться руинами каких-то строений: больших домов, малых домов, битым гранитом когда-то богатых улиц. Даже городские стены когда-то тут были, хоть сейчас уже почти сровнялись с землей: Мист некоторое время двигалась вдоль них, пока не свернула на след широкой, просторной улицы. И на площади ее ждал, или вовсе даже не ждал кто-то в обгорелых тряпках вместо одежды, и он поднял голову, встречая взглядом несуществующие глаза Мист.

И это словно что-то сломало, она остановила свой бег, свое движение, или, может, само время остановилось вместе с окружающим миром. Не сумел затормозить только ветер, пролетев вперед и тронув черную от сажи ткань и остатки обгорелых волос, изуродованное огнем лицо, заставив капли крови и сукровицы сорваться с открытых ран.

Мист застыла перед незнакомцем, зависла: чуть более плотный, чуть более неподвижный воздух, чем все остальное вокруг. Обугленная правая рука мужчины поднялась к ней, словно пытаясь коснуться, и разбитые, опаленные губы сложились в неслышное слово.

“Ийлива?” – позвал он, кажется, с недоумением позвал, а Мист поняла, несмотря на то, что не могла услышать, несмотря на то, что рот, выговоривший это имя, был так изуродован, что вряд ли можно было даже по артикуляции что-то расшифровать.

Пальцы мужчины, больше похожие на угольки, коснулись ее бесплотного существа, и загорелись изнутри красно-багровым, и он схватился второй рукой за запястье, словно превозмогая боль. Но что за боль могла быть больше той, что он уже чувствовал, весь поломанный и обгоревший, стоя посреди руин на серой пепельной равнине?

Но сейчас он выгнулся, словно демоны пепла терзали его, и кричал что-то, и от его слов поднимался ветер, и этот ветер уносил Мист прочь, далеко, выше, рисуя вокруг нее новое тело ошметками сажи и серым пеплом: узкую голову, и мощные лапы, и огромные крылья, и она расправила их, сладко переживая первый полет, настоящий, а не движение воздуха сквозь себя. Ветер наполнил ее крылья, и Мист извернулась в затейливом пируэте, ловя восходящий поток, победно закричала, вскидывая голову к красной трещине в небе, которая, словно отзываясь на ее вопль счастья обретения и победы, тут же стала стрелой, указывающей ей путь.

И Мист послушалась ее: выбирая воздушные токи, широкими, размеренными движениями стала взмахивать своими крыльями из сажи, уносясь прочь от пепельной равнины, сквозь холод, сквозь ветер и свет, пока внизу не потянулись горные кряжи и болота, пустоши и города, которые казались ей игрушками из шаров со снегом, какие, бывало, привозили дворфы из наземного мира. Она летела и летела, следуя багровой стреле, рассекающей ее сердце и душу, пока за серой пеленой дождя и тумана не разглядела горный перевал с белоснежной сторожевой башней.

Наверное, для тех, кто был там, она выглядела огромной птицей, или другим диковинным зверем, потому что из башни и гарнизона высыпали крошечные фигурки. Мист напрягла неестественно обострившееся зрение и едва не вскрикнула от восторга, потому что без труда узнала по рисункам и гравюрам эльфов, самых настоящих эльфов! Жаль, ей не вспомнить, не узнать дорогу к этому сказочному перевалу, не прийти туда с эр-Эландилем, возвращая его к его народу.

Слух, до боли чуткий, донёс до неё крики мельтешащих внизу фигурок.

– Gardenne! – кричали они, и Мист знала, совершенно точно знала это слово, потому что оно было одним из самых волшебных и чарующих для нее в эльфийском языке.

«Что? Дракон? Где? Или это я – дракон?!» – ошеломленно подумала Мист и выгнула длинную, покрытую чешуей шею, подаренную ей мертвым магом и сажей с мертвой равнины. Чёрные крылья, шипастый гребень, крупные когтистые лапы – всё налито шальной, нерассуждающей силой, и она взвилась ввысь, оглашая трубным воем небеса, а внизу кричали, и кто-то плакал, и хватал друг друга за руки, показывая в небеса, показывая, что волшебство еще живо, еще существует, раз есть этот дракон, кружащий в небе, оставляющий за собой багровые письмена, прожженные его дыханием в ткани реальности. Что именно она написала огненными буквами на небесах над эльфийской башней? Мист не знала, да и не была уверена, что это было ее право и ее воля – знать. Словно чужая рука водила ее движениями, словно кто-то пристально смотрел на нее из разрушенного города, с пепельной долины под рассеченным надвое небом.

И этот кто-то, глядя на Мист сквозь пространство, был спокоен, невероятно спокоен, словно все, наконец, шло как надо. Его разбитые губы загадочно и некрасиво улыбались и шептали что-то. Кажется, имя.

Имя?

Имя… Женское имя. Её имя. Не её имя. И что-то еще, что-то, что было обещанием или клятвой, или просто бессвязным набором букв и звуков, которые было никак не разобрать.

Остатки грязных, опаленных, местами вырванных с корнем волос обрамляли иссеченное, обожженное, страшное лицо, на котором выделялись яркие эльфийские глаза.

– Кто ты? – спросила Мист у него, того, кто на нее смотрел сквозь пространство, но вышел рев, и эхо пошло перекатывать раскаты, порождая багровые сполохи вокруг, интенсивные до боли.

– Почему так ярко! – возмутилась Мист, но собственный обиженный драконий рев врезался в ее сознание, словно топор в податливую древесину, и стал даже виден в воздухе, складываясь из сполохов – невыносимо красочных, режущих зрение.

Мист закричала, снова услышав громогласный рев дракона вместо своего голоса, а потом словно разделилась, увидела одновременно себя-человека, падающую вниз, в бездну, и себя-дракона, улетающую вверх. Они были соединены блестящей багровой нитью, и которая из них была настоящей, Мист не поручилась бы. Да, она жила человеком всю жизнь но вдруг на самом деле она всегда была драконом? Она хотела бы. Драконы куда лучше людей, она была в этом уверена.

Багровая нить разматывалась и растягивалась, и Мист продолжала смотреть в свои собственные глаза, падая одновременно вверх и вниз, пока двойной холодный взгляд не стал для нее непереносимым. Тогда по обеим парам ее глаз бичом полоснула боль, ослепляя, изменяя, порождая багровый огонь, снова сжирающий ее изнутри.