— Правильно. Меньше знаешь — дольше живешь, — расхохотался офицер. — Иди спать дальше, у нас теперь здесь свой сторож встанет.

Старик пожал плечами.

У дверей каланчи в ожидании дальнейших распоряжений полковника Диркера был поставлен часовой.

Большой штабной автомобиль, урча, ехал по ночной улочке. Свет фар выхватывал из темноты то дерево, то угол дома, а один раз под колеса едва не попал неизвестно откуда взявшийся кот. Испуганное животное, попав в луч света, выгнуло спину и, метнувшись в сторону, исчезло в подворотне.

Генералы Жилинский и Самсонов возвращались из «высоких гостей» далеко за полночь. Первую часть своего пути они сидели в тишине, переваривая увиденное и услышанное. Да, подумать было о чем. Впечатлений генералы получили массу, и все — весьма сильные.

Жилинский, покручивая ус, мрачно молчал, уставившись вперед. Разрезая темноту, фары автомобиля освещали неровную, всю в выбоинах и ямах дорогу. Подпрыгивая на очередном ухабе, генерал болезненно морщился, тихо покряхтывая.

Город спал и видел тревожные сны. Нынче нужно было думать о том, что же будет с тобой и твоей семьей завтра… Многие жители покидали свои дома, оставляли большую часть имущества и становились беженцами. Бросить все, чтобы неизвестно сколько времени слоняться где-то на чужбине, а потом, вернувшись, застать на месте дома пепелище — такого и врагу не пожелаешь. Наконец генерал не выдержал.

— Да, Александр Васильевич, повидать мне пришлось на своем веку всякого, однако это все просто невероятно, — покашляв, начал Жилинский, бросив взгляд на Самсонова. — Всему должны быть какие-то рамки.

— О каких рамках вы говорите, Яков Григорьевич, — сокрушенно покачал головой его собеседник. — Возможно, я покажусь слишком категоричным, но это — просто какая-то чушь!

— Вот именно, голубчик, — поморщившись, подтвердил Жилинский. — Я очень опечален, вернее сказать — удручен. В Петербурге, похоже, не понимают, что война — это не маневры под Царским Селом, и духи давно истлевших Потемкиных-Таврических — не лучшие помощники! Я для себя вывел простую и печальную истину: мы как будто с ними живем в разных мирах, уж не знаю, как их и назвать: параллельных или перпендикулярных. Хотя, как их ни называй, легче все равно не становится. Наш народ придумал идеальное выражение — хрен редьки не слаще, — рассуждал вслух генерал. — Классическая ситуация — высшее руководство оторвано от реальности. Ему кажется, что только геройством солдат и беззаветной верой в Отечество можно совершать чудеса. Нет, конечно, все это присутствует в наших солдатах. Все их качества, прекрасно известные еще со времен Суворова, никуда не исчезли. И ум, и храбрость, и смекалка — все это есть, но ведь нельзя же доводить ситуацию, извините, до полного маразма. Весь этот… спиритизм. Ну, хорошо, я могу еще понять, когда особо чувствительные женщины увлекаются столоверчением. Им можно простить. Однако тем, кто руководит армией…

— Крамольные речи мы с вами говорим, ваше превосходительство, — печально усмехнулся Самсонов.

— Да бросьте вы, — вяло отмахнулся Жилинский. — Никакой крамолы. Конечно, проще всего смотреть в рот и поддакивать всему, что слышишь сверху. В результате, как я это всегда видел в жизни, — и карьера, и ордена, и почет. Знаем-с. А я не ради этого живу на белом свете. Я боевой генерал и становиться на старости лет дураком не желаю. У меня своя жизнь, и я ее прожить хочу так, чтобы потом не говорили обо мне нехорошее.

— Совершенно с вами согласен, Яков Григорьевич, — вздохнул Самсонов. — Иногда просто не знаешь, плакать или смеяться в такой ситуации.

— Вот и получается у нас с вами смех сквозь слезы. Нет, только подумать: Иоанн Грозный будет им сообщать о планах немецкого командования! Каково, а? Представляю, что сказали бы немцы, прознав о том, что творится в некоторых наших командных верхах.

— Они, верно, решили бы, что воюют с сумасшедшими, — сказал Самсонов.

— А наша задача в этих сложных условиях — не дать им повода так думать. Я вам так скажу, Александр Васильевич, — говорил Жилинский, похлопывая ладонью по сиденью, — наша задача — воевать, и воевать по возможности успешно. А то, чем занимаются наверху, нас вообще не должно волновать.

— Так-то оно так, если бы нам это не мешало.

— Да… — протянул генерал. — Послушай, голубчик, Семен, — обратился он к водителю. — Ты куда ж нас повез, а? Что это за дорога такая?

— Так ведь там, ваше превосходительство, дорога совсем разбита, — виновато кашлянул солдат, сидевший за рулем, словно это он сам эту дорогу и разбил. — Не извольте сумлеваться, я ведь каждую тропку здесь как свои пять пальцев знаю. Сей момент выедем.

— Ну смотри… Да, кстати, Семен, а что тебе из дому-то пишут? — поинтересовался Жилинский.

— Так ведь разное пишут, ваше превосходительство, — пожал плечами Семен. Ловкий, разбитной малый, он был на редкость смышлен и иногда даже ухитрялся давать генералу кое-какие советы. — Корова вот отелилась. Брат избу новую ставит…

— Ну, а вот какие настроения сейчас у вас? Ты-то сам с Дальнего Востока, насколько я помню? — генерал был рад хоть ненадолго отвлечься от мрачных мыслей по поводу суровой реальности, увиденной сегодня там, где должны были наблюдаться совершенно другие вещи.

— Точно так. На Амуре наше село стоит, Никольское называется. Эх, и места там у нас, ваше превосходительство, — мечтательно протянул солдат.

Он тоже был несказанно рад вспомнить о своих родных просторах, по которым он уже страсть как соскучился. Его село стояло на границе с Китаем, среди вековой тайги, богатой всяким зверьем, грибами да ягодами. А уж какая рыбалка на Амуре!

— Настроения? — задумался Семен на мгновение. — Обыкновенные настроения.

— Как к войне там у вас относятся? — продолжал допытываться Жилинский. Он уже успел привязаться к Семену за время их, так сказать, совместной деятельности и находил в общении с солдатом приятные моменты, возвращающие с высоких стратегических мыслей на грешную землю с ее мелкими, иногда смешными, иногда печальными деталями.

— Так ведь как? Ежели надо, значит, надо, — ответил Семен. — Мужики, почитай что, все на войне. Бабы, понятно, скучают. Опять же работа вся на их плечи ложится. И тебе уборка, и сенокос, и все остальное — кому же, как не им, это и выполнять.

Приехав в штаб, генералы выбрались из машины и отправились наверх. Сидя за столом, Жилинский молчал, сокрушенно качая головой. Затем взгляд его переместился на большие часы с маятником, стоявшие у стены.

— Однако поздно уже, — тихо, как бы про себя проговорил он. — И вот сколько этого самого полезного, я бы даже сказал, драгоценного времени уходит впустую. Вместо того чтобы его использовать по назначению. Всю свою жизнь как-то особенно об этом не задумывался, жил, как жилось, а сейчас что-то изменилось. Стар, наверное, становлюсь. Так вот, Александр Васильевич, начинаешь ценить время. С годами приходит понимание того, что надо стараться, чтобы это самое время не утекало, как вода в песок…