Оэл сидел в задумчивости, внимательно рассматривая пустой глиняный кубок, темные доски стола в трещинах и грязных подтеках и собственные руки, лежащие на столе, — смуглые, крепкие, с тусклыми фамильными перстнями на пальцах. Совершенно незнакомые руки.

— Люди Эльта — маги, — негромко повторил он. — Эй, хозяин, есть у тебя зеркало?

Хозяин, измученный ночным бдением над знатными гостями, из последних сил улыбающийся, ответил, что зеркала как такового нет, но есть полированный щит, оставленный в уплату за ночлег каким-то купцом, и блистающая как солнце, нет, ярче солнца, большая крышка от сковороды. Что прикажет принести, лорд рыцарь?

Оэл не ответил. Он догадывался, каким увидит свое отражение. Важнее было посмотреть, как выглядит теперь остальной мир. Он поднялся, громыхнув о скамью тяжелым мечом, висящим на поясе.

— Уезжаете, лорд рыцарь? — Хозяин глядел на него снизу вверх. — Доброго пути вам. Вот и погода знатная стоит как раз…

— Испортится завтра, — невозмутимо предсказал Оэл.

Старая рана от ирнакской стрелы всегда ныла перед дождем.

Город равнодушно перекатывал меня в желобах просторных улиц. Я двигалась без цели и направления, коротая время, оставшееся до отхода поезда, — в толчее подземных переходов, в пустых кривоколенных переулках под осенним ветреным небом, в забегаловках фаст-фуда. Рискуя заблудиться, я выбирала неизвестные сложные маршруты, возвращалась к знакомым пейзажам, поглядывая на часы, понимала, что времени все же остается очень много, и спускалась в метро. Выныривала наудачу, неся на щеках прикосновения пыльного подземного ветра, пропитавшись теплом поезда — пожирателя пространств, и снова шла бродить.

Так продолжалось до тех пор, пока извилистый, бессмысленный путь мой не пересекся с путем Серафима. Теперь мне кажется, что в точке пересечения и находилась не осознаваемая мной цель моего тогдашнего путешествия, а может быть, Серафим меня потом в этом убедил.

Когда я впервые увидела его, у него была внешность революционера-разночинца — длинные волосы, бородка, грязноватый вязаный шарф, длинное антикварное пальто и то особенное выражение бледного лица, какое бывает, если подолгу размышлять о несовершенствах мира и о способах приведения человечества к счастью: вдохновенное, решительное и одновременно обреченное. Он слегка покашливал (осенью все немного простужены), и в его исполнении кашель выглядел как начальный симптом чахотки, которую истинный разночинец непременно должен подхватить на поселении в Сибири. Круглые очки в тонкой металлической оправе слабо поблескивали в пасмурном свете. Типаж был настолько чист, настолько невозможен… впрочем, за неделю моего пребывания в столице я уже убедилась, что на улицах столицы возможны любые персонажи. В моем родном городе, пожалуй, ему вслед оборачивались бы.

Его спутник был обычным — полноватый молодой человек в дутой куртке и поношенной лыжной шапочке, этакий неспортивный спортсмен. Они ожесточенно спорили, даже ссорились, то и дело останавливались, неспортивный принимался витийствовать и жестикулировать. Разночинец держался строго, чуть наклоняясь прямым корпусом к собеседнику, и отвечал короткими, отрывистыми фразами, от которых неспортивный впадал во все большее раздражение.

Наконец, ребром ладони обрубив собственную речь, неспортивный круто повернулся и пошел к метро. Разночинец проводил его взглядом, перевел дух и огляделся вокруг, слегка потерянно, словно выброшенный бурей на неведомый берег. Обреченно-вдохновенное выражение потихоньку сглаживалось, но вопиющая странность (это слово можно перевести как «отличительная черта странника, пришедшего из чужих краев и поразительно непохожего на нас, здешних») осталась.

Мне захотелось услышать, как звучит его голос. Сделав несколько робких шагов поперек тротуара, я спросила:

— Простите, это ведь проспект Мира?

— Да.

Я мелко закивала, как старушка, страдающая болезнью Паркинсона. Собственно, о том, что улица называется проспектом Мира, можно узнать из таблички, украшающей ближайший дом. Нужно срочно придумывать что-то более конкретное.

— Тогда не подскажете ли… — мысль моя заметалась, — где находится спорткомплекс «Олимпийский»… Да, книжная ярмарка!

— Я иду именно туда. Могу проводить, если вы не против.

— Благодарю, — церемонно ответила я.

Мы пошли мимо промокших стен, огибая прозрачные лужи и прохожих, на ходу бодающих ветер. Я тихо дивилась себе, только что — впервые в жизни — заговорившей с заинтересовавшим меня незнакомым человеком на улице. Обычно благовоспитанность моя простиралась так далеко, что нескольких коротких снайперских взглядов в направлении интересующего субъекта было вполне достаточно.

Полы пальто и концы шарфа «разночинца» развевались от мощных порывов ветра. Я втянула голову в плечи. О, летние подмосковные вечера, рождественские солнечные дни с гимназистками румяными, золотая осень — мифические явления, метафоры и гиперболы песенного фольклора. На самом деле в Москве всегда свинцовое небо, дождь и пронизывающий ветер — всякий раз я вижу этот город именно таким.

— «Найдет тепло прохожему, а деревцу — земли», — пробормотала я нараспев, подражая невесомому голоску Татьяны Никитиной.

— Что, простите? — наклонился ко мне «разночинец».

— Холодно, — ответила я. — Я пытаюсь согреться магическим способом, напевая песню о теплой Москве. Просто напасть какая-то — как приезжаю, тут же портится погода.

— Приезжаете откуда? — неподдельный немосковский интерес.

— Город Пермь, — ответила я, готовясь терпеливо ответить на вопрос: «А где это?»

Название моей малой родины не на слуху у среднестатистического россиянина. Предельно высокая концентрация военных заводов на квадратный километр не позволяла в советские времена упоминать его даже в прогнозе погоды. Город «открыли» еще в начале перестройки, но в нем до сих пор не произошло ничего интересного.

Однако «разночинец» не выказал неосведомленности, и это мне понравилось.

— А вы? Вы конечно же москвич?

— Нет… — Он чуть помедлил. Казалось, старинное название несуществующего города, вроде Малоги, в незапамятные времена затопленной Рыбинским водохранилищем, сорвется сейчас с его губ. И тогда никуда не денешься, придется спрашивать, где он припарковал машину времени. Но он сказал только: — Я жил много где. А здесь сейчас работаю. — Он бросил быстрый взгляд в сторону, где скрылся его сердитый знакомец. — Да, кстати…

Он извлек визитку, где под эмблемой — белые крылья в синем звездном небе — было написано: «Международный центр содействия культурному развитию» и ниже четыре слова: «Серафим Пичугин. Литературный консультант». Номер телефона, номер мобильника, адрес электронной почты.

— Какие совпадения случаются, надо же… — пробормотала я, разглядывая визитку.