Басилевс во главе огромной греческой армии рядом с крестоносцами — вероятно, на это уповали исключительно латиняне. Историки справедливо сомневаются в том, что у Алексея действительно было такое намерение, как и в том, что он формально дал такое обещание. Будущее доказало это, и автор, зная об исходе событий, не преминул заранее осудить это «искусное и ненавистное коварство императора», не исполнившего того, чего от него ожидали.

Итак, Раймунд, поддавшись дружеским уговорам, отправился в Константинополь почти один, не утратив, однако, враждебных чувств к императору, возникших в результате трудностей во время путешествия. Просьбу басилевса он категорически отклонил. Описание этой встречи Раймундом Ажильским имеет важное значение, поскольку хронист вникает в суть требуемых и заключенных обязательств:

«Император попросил графа принести ему оммаж и присягу, как сделали это другие предводители. Граф возразил: он прибыл сюда не ради того, чтобы поменять своего сеньора, и не ради того, чтобы служить другому своим оружием, — если только это не тот Господин, ради коего оставил он свои земли и добро своих отцов. Однако ежели сам император отправится в Иерусалим с войском, граф отдаст ему всех своих людей и имущество»[266].

От такой просьбы император уклонился: его империи, сказал он, угрожает слишком многое, а посему он не может принять личное участие в таком путешествии вместе с «паломниками». На том они и остановились, однако в этот момент Раймунд Тулузский узнал о нападении на его армию под Родосто. Решив, что его предали, он потребовал у басилевса сатисфакции[267]. Тогда условлено было вынести это дело на третейский суд, и «заложником» назначили Боэмунда. Это был плохой выбор, ибо дело приняло для Раймунда дурной оборот, как крайне лаконично сообщает Раймунд Ажильский.

Что же произошло? Норманнский Аноним, как и Петр Тудебод, немного проясняют ситуацию. Главную роль на этом «суде» сыграл Боэмунд: будучи заложником, переданным для своего рода гарантии Раймунду, он, напротив, встал на сторону Алексея, тогда как раздосадованный «истец» «обдумывал, какому наказанию можно подвергнуть императорское войско». Было бы безумием, сказал Боэмунд графу, отважиться на войну между христианами. Более того, он добавил, что «если кто-либо причинит императору несправедливость и воспротивится дать ему торжественное обязательство, он сам станет на сторону императора» в случае вооруженного конфликта[268].

И вновь, без сомнения, мы сталкиваемся в тексте с пропагандой, призванной подчеркнуть самое что ни на есть преданное отношение Боэмунда к Алексею, а также напомнить, сколь враждебные чувства изначально испытывал к басилевсу (и без вмешательства норманнского вождя продолжал бы испытывать) граф Тулузский, будущий противник Боэмунда в Антиохии, который впоследствии примкнул к императору. Однако один факт невозможно отрицать, поскольку о нем упоминает сам Раймунд Ажильский: «заложником» выбрали именно Боэмунда, что означало доверие к нему обеих сторон. То, что Раймунд надеялся обрести в нем союзника, более чем вероятно, особенно если учитывать прежние деяния Боэмунда. Но Алексей? Его согласие свидетельствует об уверенности басилевса в том, что он может рассчитывать на Боэмунда. Дальнейшие события оправдали выбор императора: Раймунд, должно быть, признал себя побежденным, освободив «заложника» Боэмунда. Однако от принесения оммажа граф все так же категорически отказался, несмотря на давление со стороны Алексея и других предводителей похода. В этом Раймунд Ажильский и Аноним полностью сходятся:

«Граф, последовав совету своих, поклялся Алексею жизнью и честью, что не будет сам и не даст другим посягать на него. А когда его призвали принести оммаж, он поклялся, что не пойдет на это, даже если жизнь его будет в опасности»[269].

Басилевс не настаивал, удовольствовавшись такой клятвой, которая была не чем иным, как пактом о ненападении. «Вот почему император был к нему не столь щедр», — комментирует Раймунд Ажильский.

Зато великодушие и щедрость были проявлены императором к Боэмунду и ко всем тем предводителям, которые по его примеру принесли Алексею клятву верности. Решающая роль Боэмунда очевидна, ее подчеркивает даже не особо благоволивший к нему Альберт Ахенский. Так, Роберт Фландрский, «узнав о добром согласии Боэмунда и герцога с басилевсом, тоже заключил соглашение и стал человеком императора»[270]; как и его предшественники, он счел достойным принять богатые дары. Роберт Нормандский и Стефан Блуаский, в свою очередь, не возражали против оммажа и были щедро одарены Алексеем[271].

Но было ли всего этого достаточно, чтобы добиться верности от столь недоверчивого и амбициозного человека, как Боэмунд, при этом предложив ему играть главную роль в переговорах? Анна Комнина верит в это или хочет уверить нас в этом, когда подробно рассказывает о сцене «подкупа» норманна: басилевс распахнул перед ним двери зала, наполненного богатствами — дорогими одеяниями, золотом и серебром. Покоренный увиденным, Боэмунд воскликнул: «Если бы у меня было столько богатств, я бы давно овладел многими странами!»[272]Опасное признание насчет своих намерений… Тем не менее норманну пожаловали все эти сокровища, и он принял их, преисполнившись радости. Но когда чуть позже их доставили в его резиденцию, он, возмутившим таким «презрением» к нему со стороны императора, надменно отказался от них. Однако затем снова передумал и все же забрал подаренное. У принцессы, разумеется, есть готовое объяснение такого поведения: жадность и «непостоянство, отличавшее латинян», доведенные у Боэмунда до крайности. К тому же, продолжает она, целью его было не поклониться Гробу Господню, как он утверждал, а «добыть себе владения и, если удастся, даже захватить трон Ромейской державы — ведь он следовал заветам своего отца. Но пустив, как говорится, в ход все средства, он сильно нуждался в деньгах»[273].