Этот политический приговор более справедлив, но вынесен post factum, на основе прошлого и будущего поведения Боэмунда в отношении Алексея. В момент их соглашения Боэмунд не помышлял захватить империю: такая возможность была упущена после отказа Готфрида Бульонского составить коалицию против басилевса. Исходя из простого политического расчета, Боэмунд на этой стадии решил разыграть карту сотрудничества с Алексеем. Однако он не отбросил надежды на «социальное продвижение», на статус, превосходивший тот, коим он обладал в Апулии. Конечно, такое положение позволяли приобрести деньги, как подчеркивает Анна Комнина, и, что парадоксально, ее отец в изобилии предоставил их Боэмунду… Принцесса тут же добавляет, что басилевс, знавший об амбициях норманнского вождя, тщательнейшим образом позаботился о том, чтобы искусно устранить все, что могло бы содействовать его тайным замыслам.

«Поэтому, когда Боэмунд, думая перехитрить хитрого, хотел получить восточный доместикат, он его не получил. Император боялся, что, обретя власть и подчинив, таким образом, всех графов, он в будущем легко сможет склонять их ко всему, что задумает»,

— объясняет Анна[274].

Риск действительно был большим: высокая, почетная должность «великого доместика Востока» превратила бы Боэмунда в главнокомандующего армий в восточных регионах. В таком звании он мог руководить совместными операциями византийских и западных войск во время отвоевания земель. Сбылись бы все его надежды, окажись он во главе столь мощных военных сил: он вполне мог бы воспользоваться ими, чтобы заполучить какое-нибудь княжество и даже захватить империю, как поступали другие, начиная с самого Алексея. Опасность захвата власти была очевидна. Алексей не мог подвергнуть себя такому риску, но он не мог и прямо отказать своему новому союзнику, столь необходимому императору в тот критический момент, ибо в таком случае Боэмунд способен был перейти на сторону противников басилевса. Вот почему, согласно словам принцессы, хорошо осведомленной благодаря отцу, «не желая дать понять Боэмунду, что его замыслы уже раскрыты, император тешил его добрыми надеждами, говоря: “Еще не время, своей энергией и верностью ты достигнешь и этого”»[275].

Поверил ли Боэмунд такому обещанию? Узнать это невозможно. Тем не менее норманн не мог потребовать своего немедленного назначения на желанный пост, не обнаружив своих амбиций, о которых догадывался Алексей. Следовательно, чтобы получить эту должность, Боэмунду необходимо было завоевать доверие императора, быть терпеливым и казаться «вернейшим среди верных».

Разумеется, ни норманнский Аноним, ни хронисты, опиравшиеся на его рассказ, ни словом не обмолвились об этой просьбе, о которой, вероятно, поостерегся сообщать и сам Боэмунд: в противном случае он выглядел бы и «просителем», и «перебежчиком», добровольно пошедшим на службу имперской власти, с которой он не прекращал впоследствии сражаться. Такая просьба, однако, соответствовала его амбициям, равно как уклончивый ответ Алексея служил интересам последнего. Следовательно, у нас нет права ставить ее под сомнение. Правда, требование такой должности предполагает тесный союз, своего рода «договор с ограниченным доверием», который необходим обеим сторонам для осуществления их замыслов.

Зато норманнский Аноним и его эпигоны упоминают о другом обещании Алексея, в котором историки также сильно сомневались[276]. Речь идет об уступке земель, наподобие фьефа:

«Однако же храбрейшему мужу Боэмунду, которого император очень боялся, поскольку тот в былое время не раз прогонял его с войском с поля боя, император сказал, что если тот с готовностью и по доброй воле принесет ему присягу, он даст ему земли у Антиохии (ab Antiochia) на пятнадцать дней ходьбы в длину и на восемь в ширину. Император поклялся ему, что если Боэмунд будет верен своему обязательству, он никогда не нарушит своего»[277].

Гвиберт Ножанский видит в этом обещании основную причину союза, заключенного Боэмундом с Алексеем; по его словам, «этот славный и непоколебимый муж не устоял перед такими предложениями». Однако он добавляет, что Боэмунд обязался дать присягу только при условии отказаться от нее в том случае, если Алексей нарушит некоторые из условий их договора — это дополнение, как кажется, введено для того, чтобы оправдать будущий отказ Боэмунда вернуть Антиохию басилевсу. Обещанная земля, согласно Гвиберту, была расположена «по эту сторону Антиохии» (citra Antiochiam)[278].

Разумеется, Анна Комнина ничего не знает — или не хочет знать — об обещании императора, по поводу которого сомневаются многие историки, считая его позднейшим «измышлением», проскользнувшим в текст благодаря норманнскому Анониму, желавшему оправдать будущие притязания Боэмунда на «княжество» Антиохию[279]. Такой аргумент не кажется мне убедительным. Как и Давид Дуглас[280], я склонен думать, что Алексей вполне мог прельстить Боэмунда перспективой стать правителем, пусть даже под «сюзеренитетом» басилевса, в землях, завоеванных у мусульман, особенно «по ту сторону Антиохии», то есть в регионах, не считавшихся тогда частью Византийской империи. Такое добавление в текст «Деяний», возможно, и было сделано ради усиления пропаганды Боэмунда, как будет видно в дальнейшем, однако не стоит считать его чистым «измышлением».

Итак, Алексей требовал неукоснительной передачи ему завоеванных территорий, как подлежавших его юрисдикции: так обстояло дело с землями, расположенными перед Антиохией. Относительно земель, лежавших за ее пределами, басилевс мог показать себя более великодушным. Все бы от этого выиграли: Боэмунд был бы наконец вознагражден подходящим для него владением, а Алексей восстановил бы византийский сюзеренитет в регионах, которые ускользали от него с начала VII века. Территория, отошедшая Боэмунду, служила бы, к тому же, предохраняющим «буфером» для империи, восстановленной «grosso modo» в своих границах до 1070 года. Это было бы целесообразно ввиду угрозы, исходившей от мусульманских государств, которые, несомненно, в свою очередь захотели бы вернуть утраченные владения.